Владислав Ахроменко - Закон-тайга

— В Хабару, в Хабару… — задумчиво повторил Игнатов, почесав подбородок.

— Он мне сам как-то на прошлой неделе сказал, что надоело ему тут все, бабы уже приелись, мол, вот бы до Хабаровска дорваться, он бы показал… — вспомнила дочь последнюю ночь с Ваней.

— А у меня уже разрешения не надо спрашивать, да? — резонно возмутился начальник февральской милиции. — Совсем уже распоясались все!.. И почему он в одних трусах да в тулупе на голое тело ушел? Нарушение формы одежды! — Отдышавшись, он опрокинул в горло стакан водяры и, занюхав рукавом, поинтересовался: — Ты что… может быть, обидела его чем-то?

— Да перестань ты, па, — махнула рукой дочь, — давай лучше еще хряпнем.

И вновь налила отцу полный стакан.

— …да ты только не обижайся, — бубнил отец.

— …да ладно тебе, па… — привычно отмахивалась дочь.

Так, в нехитрой застольной беседе прошло еще полчаса, пока Василиса, почувствовав мощные позывы к мочеиспусканию, не поднялась из-за стола.

Тулупа на гвозде не было — Василисе пришлось накинуть на плечи отцовскую шинель.

Путаясь в полах, она вышла в холодные сени и с трудом приоткрыла дверь: снегу намело столько, что та поддалась с трудом.

Девушка скромная и к тому же склонная к гигиене жилища, майорская дочь, как прежде ее любовник, не решилась мочиться прямо на обледеневшем крыльце. Она взяла широкую фанерную лопату и размашистыми движениями принялась расчищать путь к чернеющему недалеко сараю, в семье Игнатовых — обычное место для исправления естественных надобностей.

Снег был свежий, мягкий, недавно выпавший, и потому минуты за три Василиса, раскрасневшись от труда и мороза, была почти у цели.

Неожиданно лопата, подозрительно хрустнув, уперлась во что-то твердое, и это не могло не заинтересовать любознательную девочку. Воткнув лопату в сугроб, она наклонилась…

Взгляд Василисы остановился, зрачки расширились от ужаса: замерзшие остекленевшие глаза оторванной головы смотрели на нее невидяще, немигающе; иней застыл на густых длинных ресницах; снег набился в узкую черную щель рта; оборванные сухожилия и артерии замерзшими буроватыми потеками тянулись в сугроб.

— А-а-а-а!.. — дико закричала Василиса. — Помогите! А-а-а…

Крик был настолько страшен, что майор, бросив все, тут же выбежал во двор.

— Что?.. Что?..

Василиса не могла говорить — речь ее была полностью парализована.

— Что?..

Игнатову трясло, колотило крупной дрожью, как в лихорадке, но она нашла в себе силы кивнуть в сторону страшной находки.

— Папа… Там…

Когда начальник милиции Февральска медленно приблизился, то едва не лишился чувств: откусанная замороженная голова принадлежала никому иному, как пропавшему без вести старшине Ивану Петренко…

После разгрома пограничной заставы Чалый будто бы с цепи сорвался: таким могущественным и страшным казался он сам себе.

— Да я… Сейчас бы на Хабаровск — представляешь, какой был бы козырный шухер? — не оборачиваясь в сторону Малины, мечтал он вслух. — Подлетаем, бля, и к самому зданию краевой «мусорни». Сажусь на крышу — тихо, чтобы меня никто не видел. Затем поднимаюсь, примериваюсь, и — хлоп на них бомбу! Они, значит, врассыпную, а я из пулеметов их всех: тра-та-та-та-та!

Астафьев изобразил пулеметную очередь столь громко и натурально, что Малинин даже вздрогнул.

"Шифер совсем осыпался, — подумалось ему, — вконец озверел…"

А тот продолжал:

— А потом — на Москву, прикидываешь? Подлетаю, значит, к Министерству внутренних дел, смотрю — самый главный «мусор», видит меня, значит, полные штаны наложил… А я его ракетой "воздух — «мусор» — и в жопу ему бабах! А потом, значит, на Кремль… Приземляюсь я на Красной площади — грохот, дым, корреспонденты эти, значит, понабегут, — замечтался Чалый. — Девка или петух какой с хлебом-солью выходят, в костюмчике, а лучше — не с хлебом-солью, а со стаканом и косяком, чистяком «чуйкой» забитым… Ну, я их, в натуре, трахаю, косяком пыхчу, все такое… А потом наш президент подходит и спрашивает: кто тебя, дорогой, обижает и, вообще, чего тебе, пацан, надо? А я… А я… Слышь, Малина, а че тебе для полного счастья надо? — неожиданно поинтересовался взбудораженный собственными фантазиями Астафьев.

Малину этот вопрос застал врасплох.

— Да я… — Немного подумав, он определился и, робея от собственной смелости, вытянул вперед тощую грабку, сложив ее ладошкой: — Песочка бы мне… Хоть килограммчик — а, Кеша?

— Сука ты, и шутки у тебя сучьи, — брезгливо поморщился Чалый. — Да, не умеешь ты мечтать, нету в тебе настоящего блатного запала… Ладно, смотри, что там впереди!

Впереди, на небольшом возвышении, виднелись сторожевые вышки, геометрически-правильные ряды колючки, темные контуры блоков — труба котельной нелепым перстом возносилась в вечереющее небо.

— Зона, — процедил Малина.

— Узнал, — ощерился Астафьев. — Что — понравилось? А то давай, высажу за безбилетный проезд. Ничего, без парашюта быстро долетишь, Киселев с Астрой тебя сразу же поймают, а?

Да, Малинин не ошибся: это действительно было ИТУ строгого режима, откуда он с Чалым сбежали немного меньше недели назад.

Естественно, москвич догадывался, почему его подельник привел вертолет именно сюда.

Лицо Иннокентия в одночасье стало очень серьезным — он, подобно грифу-падальщику, вытянул шею и, взглянув через пуленепробиваемый стеклянный колпак вниз, грязно выругался — и в адрес судей с прокурорами, которые его сюда упрятали, и в адрес ментов, которые заставили его стучать на своих, и в адрес Астры, который наверняка приговорил его к смерти за ссученность.

И вот настал долгожданный момент — теперь можно было посчитаться со всеми, вместе и сразу…

Астра, сидя в глубоком кожаном кресле, беседовал со своим «торпедой» Матерым: разговор, естественно, касался предстоящей проверки, и потому пахан решил изъясняться не абстрактными философскими категориями, а более приземленными, доступными понятиями.

— Значит, так: скажи всем мужикам, чтобы те завалили комиссию ксивами, чтобы понатуральней жаловались. Мол, и работать не дают, и гоняют почем зря, и используют в целях личного обогащения. Передачи с «бациллами» отбирают, жалобы не принимают, газеты и журналы выписывать нельзя, в баню не пускают, мыла не выдают. В ПКТ да БУРе просто так, в собственный кайф гноят — месяцами на «балдоху» через «решку» смотрят.

— Понятно. — Матерый смотрел на пахана с немым уважением — вот что значит правильный смотрящий, любого хозяина загнобит! Пусть Герасимов знает, как накладно тянуть на блатных мазу!

— Дальше. На промке поломайте все, что можно, — желательно к самому появлению «мусорской» комиссии, чтобы починить не успели. Станки, оборудование, кабеля повыдирайте. Мол, ничего не знаем, такое прислали. Работать, мол, на таких станках нельзя, а мы, мол, хотим… Так мужики пусть и базарят. И подошли каких-нибудь побойчее, чтобы натурально получилось.