Илья Деревянко - Западня

– Да нет же, нет!!! Я пошутил!!! – торопливо зачмокал Гайдов.

– Ой ли?! – недоверчиво прищурился Нелесовский.

– Честное... честное демократическое!!! – От волнения Егор Аркадьевич чуть не захлебнулся густой слюной. – Я на днях анализы сдавал! Реакция на ВИЧ-инфекцию отрицательная! Могу справку предъявить! Вот, смотрите!!! – Первый зам суетливо вытащил из кармана влажную бумажку.

Внимательно прочитав справку и удостоверившись в подлинности печати, коммерсант Боб успокоился.

– Идемте! – хитро подмигнув, шепнул он. – Нас ждут!..

Гайдова не пришлось убеждать в необходимости ликвидации господина директора. Лишь только услышав, что убивать собираются не его, родимого, а пьяницу Ельцова, Егор Аркадьевич с хлюпом выдохнул:

– Поддерживаю! – И (вероятно, от облегчения) шумно испортил воздух.

Общее собрание, по инициативе Чернобрюхова названное «референдумом», решили проводить в актовом зале, расположенном на втором этаже. Первый зам, второй зам и главный бухгалтер не мешкая направились занимать места в президиуме, а Нелесовского послали в вестибюль «созывать народ» и по ходу шепнуть каждому на ушко о цели сборища. (Боб издавна славился умением выполнять различного рода щекотливые поручения.) Спустившись в вестибюль, он принялся мышью шнырять от одного человека к другому. Долго ли, коротко ли... но в конечном счете коммерсант успешно выполнил свою миссию. Сотрудники с посетителями перебрались в актовый зал и чинно расселись на стульях. Ведущим заговорщики назначили Гайдова.

– Вы первый заместитель, вам и руководить «референдумом», – ласково улыбаясь, втолковал Егору Чубсов. – Демократия демократией, однако субординацию надобно соблюдать!

Гайдов раздулся от гордости, не подозревая, что его элементарно подставляют, и в случае возможных нареканий в будущем со стороны зарубежных партнеров всю вину свалят на первого зама. Он, дескать, настрополил, с него и спрашивайте!

– Собрание объявляется открытым! – прочмокал Егор Аркадьевич. – На повестке дня... вернее, ночи... впрочем, неважно! Короче, на повестке вопрос о...

– Да знаем, знаем! – загомонили присутствующие. – Давайте ближе к делу!

– Проводите голосование! – зычно крикнул Ненемецкий. – Нечего тянуть кота за хвост!

– Ну хорошо! – кисло сморщился раздосадованный нетерпеливостью аудитории Гайдов (он намеревался «толкнуть» пространную речь). – Голосуем в открытую, без бюллетеней. Кто против?

Ни одна рука не поднялась.

– Единогласно! – подытожил первый зам. – Переходим непосредственно к обряду э-э-э... жертвоприношения!..

Между тем в кабинете директора даже не подозревали о готовящемся злодеянии. Устав возиться с пьяным папочкой, Таисия Брониславовна задремала в кресле, изнуренный круглосуточным бдением врач-нарколог сонно клевал носом, а лишенный присмотра господин Ельцов методично «употреблял» стакан за стаканом.

«Крепка, понимаешь, «Россиянка», – бормотал он, мутно уставившись на водочную бутылку с соответствующим названием. – Горло, зараза, дерет! Подсунули, понимаешь, сивуху! Издеваться над директором вздумали! Не потерплю! Всех уволю!!! А пока... может, звякнуть другу Вилли?! Пусть вышлет спецрейсом десяток ящиков ихнего, заокеанского пойла высшей очистки!»

Заранее облизываясь, Ельцов титаническим усилием самостоятельно дотянулся до телефона и, зажмурив один глаз (иначе предметы раздваивались), тщательно набрал номер. Однако, подобно вахтеру Иванову, он попал не в канцелярию Вилли, а в приемную Люцифера.

– Чего названиваешь, дубина?! – гнусаво рявкнул уже известный читателю адский секретарь. – На сковородку не терпится?! Ха-ха! Обожди чуток! Недолго осталось!

– Галлюцинация, понимаешь! – сварливо проворчал господин директор, с ненавистью глядя на бибикающую короткими гудками трубку. – Сгорел на работе! А нарколог, понимаешь, и не чешется! Дармоед! Выгоню к чертям собачьим!

Всецело поглощенный собственными проблемами, Ельцов не обратил внимания на творящиеся в непосредственной близости от стола поистине странные вещи...

– Проснитесь, дорогая! – разбудил Таисию Брониславовну умильный говорок Нелесовского. Тая лениво приподняла веки. Опасливо озираясь и переминаясь с ноги на ногу, стоявший в дверях коммерсант Боб одной рукой демонстрировал увесистую пачку долларов, а другой манил директорскую дочку к себе. Позади него, в коридоре, слышался приглушенный гул множества голосов. Вид иностранной валюты всегда действовал на Таисию гипнотически. Толщина же пачки вовсе превратила ее в сомнамбулу. Резво вскочив на ноги, она, как мелкая железка к мощному магниту, прилипла к Нелесовскому. Тот, корча убедительные гримасы, принялся нашептывать Тае на ушко. Зрачки Таисии Брониславовны постепенно расширялись.

– Нет! – выслушав коммерсанта, вякнула она. – Я люблю папу!

Не вступая в дискуссии, Боб деловито отслюнявил половину пачки.

– Нет, – на сей раз голос Таи звучал куда менее убедительно.

Скорбно вздохнув, Нелесовский отдал дочке вторую половину.

– Прости, папочка! – пролепетала она и, утерев скупую слезу, начала сноровисто пересчитывать купюры...

– Почему без доклада?! – зарычал Бронислав Никифорович, обводя налитыми кровью глазами столпившихся в кабинете подчиненных. – Распустились, понимаешь!!!

– Умерьте тон, бывший господин директор! – надменно сказал Чубсов.

– Бывший?! То есть как?! – опешил Ельцов.

– По итогам «референдума»... – начал было Борис Анатольевич, но, не закончив фразу, пренебрежительно махнул рукой. – Да чего с ним разговаривать! Все равно ни черта не соображает. Приготовьте жертву!

Ненемецкий, Юмкин, Суйсуев, Плешвиц и Козырьков, назначенные Гайдовым на должности подручных при исполнении сатанинского ритуала, дружно бросились на директора.

– Саша, Сашенька, выручай! – осознав весь ужас происходящего, отчаянно завопил Бронислав Никифорович, призывая на помощь верного своего телохранителя Коркова, в припадке пьяного маразма выгнанного им со службы три с половиной года назад.

Чубсов с Нелесовским дьявольски расхохотались. К ним присоединились Гайдов, Чернобрюхов, а затем и остальные.

– Сасенька далеко отсюда! Сасенька вас не слыщит! – издевательски сюсюкал Егор Аркадьевич. – Зря стараетесь!

– У него склэроз! – веселился восточный человек. – Старый савсэм! Вах! Зачэм крычыт?! А?! Мы ж эго нэ больно зарэжэм!

– Успокойся, папа, тебе вредно волноваться! – мурлыкала Тая, нежно ощупывая полученный от Нелесовского гонорар. – И не сопротивляйся, папочка! Ты должен пожертвовать собой ради семьи!

– Нам надоели ваши вечные оскорбления! – обливаясь потом, пыхтел Ненемецкий, с трудом заворачивая назад правую руку бешено брыкающегося Ельцова.