Евгений Монах - Братва. Стрельба рикошетом

Сразу повеселев, я стряхнул с колен прилипшие хвойные иголки и лепешки грязи и поведал приятелям об увиденном на поляне.

— Это могли быть только мушкетеры, — нахмурил пшеничные брови Колобок. — Совсем обнаглели, чистюли! Скоро вовсе прохода от них не будет! Шляются везде, нос в каждую щель суют — общественный порядок, видишь ли, охраняют! И чего они по лесу бродят? Раньше от пожаров берегли. Но сейчас ведь еще сыро. Непонятно.

— А помнишь, на прошлой неделе мы скамейку на Лысой разломали, чтоб трон тебе сделать? — вставил слово Сергун. — Вот, наверно, они и рыскают в поисках виновников.

— Слово-то какое — виновников! Еще скажи — преступников! — рассердился Колобок. — А я вот сейчас пойду и сразу две скамейки в дровишки превращу! Из принципа!

— Сегодня опасно, — оглянулся из-за плеча на лесной массив Цапля. — Могут поймать и всыпать по первое число.

— А я никого не боюсь! — покраснел Колобок, невольно все же бросив настороженный взгляд на близкие сосны и кусты. — Ну, да черт с ними! Отложим возмездие на завтра. Кстати, сообразим что-нибудь получше, чтоб подперчить пресную жизнь мушкетерам!

Домой я возвращался в сумерках. Уже почти полгода я жил у своего дяди-пенсионера. Мама отправила меня к одинокому родственнику, уехав в годовую командировку в Чехословакию преподавать русский язык и литературу.

Дядя Юра не проявил особого восторга, узнав о планах сестры, но встретил меня довольно гостеприимно — родная кровь как-никак.

Ему не пришлось раскаиваться. Много хлопот я не доставлял. Без лишних слов ходил по магазинам, прибирался по дому. Глаза не мозолил — то в школе, то на улице где-то пропадал. Львиную долю присылаемых мамой денег я расходовал на куртки, рубашки и джинсы. Дядя был старой закваски. Почти несменяемой одеждой до выхода на пенсию у него была замасленная спецовка, в которой он всю сознательную жизнь простоял у кузнечного молота, выковывая узлы к тракторам, а во время войны — к легендарным танкам "Т-34". В период восстановления народного хозяйства снова вернулся к тракторам.

Привыкший воздержание принимать за принцип, он малейшее излишество считал чуть ли не нарушением общественного порядка.

— Но пойми, дядя, — во время одного из дебатов заметил я. — Все, особенно молодежь, хотят выглядеть не серой массой, а индивидуумами, заметными личностями, в конце концов. Кому нравится подойти под стих поэта: "Серые и мелкие людишки бегают и прячутся от жизни"?

— Вон у меня в шкафу висит спецовка и черная пара. В них я проходил больше десятка лет и не был серым людишком, — обиженно поджал губы дядя Юра.

— Был! — усмехнулся я. — Потому-то и замуж, наверно, за тебя ни одна не пошла.

— Просто с жиру все вы беситесь, вот что! — резонно, как ему казалось, сказал дядя, отступая из гостиной в спальню. Тему о своем холостячестве он всегда старательно избегал, и я, давно приметив дядину слабость, нередко пользовался этой темой как беспроигрышным козырем в разгар словесной баталии.

Вот и двор моего дома. С сожалением взглянув на уже пустующие скамейки под тополями, на свет уличных фонарей, я шагнул в полутемный подъезд. Дома скучно, но все ребята разошлись, и ничего не поделаешь. Почему-то вспомнились мальчишки на поляне. Что они сейчас делают? Может, все еще в лесу? Ночью, наверно, там сейчас жутковато…

Поднявшись на третий этаж, позвонил. Послышалось шарканье шлепанцев, щелкнул английский замок, и показалась лысоватая голова дяди Юры.

— Поздно, племяш, гуляешь. Ужин-то остыл давно. Сам подогревай.

Я лежал на диване, натянув одеяло до подбородка. В комнате не было холодно; просто, укутавшись, я легче засыпал. А спать, как всегда, не хотелось. Я где-то читал, что в Польше есть чудак, который обходится без сна уже более десяти лет — и ничего. Чем же он занимается? Мне бы так не удалось. Если бы не увлекательные сны, жить было бы еще скучнее. Наверно, и я найду когда-то свою "точку преткновения", дело, которое займет все мои силы и разум; но пока — торичеллиева пустота.

Мысли обратились к школе. Даже зависть берет — такое множество "правильных" одноклассников. Они твердо знают свою дорогу после получения аттестата и уже сейчас заранее готовятся к ней, расчищают дорогу от острых камней, ставят предупреждающие знаки на поворотах, чтобы потом катить на высшей скорости без аварий и задержек к намеченной цели…

Взять хотя бы Лешку, что сидит на первой парте перед столом учителя. Непредставительный из себя: невысокого, даже прямо скажем — маленького роста, голова, как репка, с острым носом и черными чудными глазами. Эти глаза чуть ли не завораживали собеседника. В их глубине была заискивающая теплота и одновременно холод насмешки, энергия энтузиаста и вялость человека, которому уже все надоело, мудрая печаль "всепознавшего" сфинкса и бесшабашность рубахи-парня. В общем, как загадка "неопознанных летающих объектов": чем больше думаешь и вникаешь — тем больше непонятного и загадочного. Я случайно знал будущую Лешкину дорогу. На первой парте сидел потенциальный киносценарист из первых величин.

Как-то зимним вечером я с Лешкой возвращался со дня рождения одноклассницы. Там мы немного выпили, и это, видимо, настроило Лешку на дружескую, небрежно-покровительственную ноту.

— Не будь цветком в проруби! — наставлял он, давясь с непривычки табачным дымом, но все же бодро жестикулируя огоньком сигареты у самого моего носа. — В наш аховый век суперстремительности выигрывает тот, кто в состоянии оторвать от жизни кусок помясистей. А для этого нужно заранее застолбить себе участок для разработки, подготавливать силы. Все делать с заглядом вперед. Думаешь, я от нечего делать взвалил на себя такую общественную работу: и староста класса, и член редколлегии нашей стенной газеты? Дурака нашел! Мне необходима суперположительная характеристика во ВГИК! Там уж я попаду в струю, не сомневайся. За каждый сценарий несколько тысяч отваливают. У меня, кстати, есть в задумке уже два сценария. Один военно-патриотический, другой о комсомольцах-первопроходцах.

— Но ты же не воевал, да и первопроходцем не был. О чем писать будешь? — усомнился я.

— А газеты на что?! А фантазия? — взорвался Лешка. — Все так пишут!

— А если таланта не хватит?

— Плевать! — отбросил щелчком погасшую сигарету Лешка. — Не пропаду! В случае чего пойду по административной линии. Тоже неплохая перспектива.

После этого разговора Лешка стал более доверительным со мною, выделив меня из всего класса себе в наперсники. У нас даже завязалось нечто вроде дружбы. Несколько раз вместе сходили в кино и на лыжах в лес.

За зиму Лешка сочинил пьесу "Дерево — предмет одушевленный", в которой, кстати, я завтра должен буду играть главную роль.