Александр Тамоников - Пуля для карателя

— По этой логике, Советский Союз выиграл, когда мятеж 20 июля провалился? — спросил Кембл.

— В какой-то мере, да, — пожал плечами Иван. — Германия в нынешнем виде, после всего, что она натворила, не имеет права существовать. На ее руинах должна возникнуть другая Германия.

— И другие немцы? — подала слабый голос молодая женщина.

— Немцы останутся, — повернув голову, улыбнулся ей Иван. — Вам не о чем беспокоиться, фрау.

— Я фройлен…

— Тем более.

Люди неловко молчали. Им было что сказать, но не драться же?

— Откуда ты, Джерри? — миролюбиво спросил Таврин.

— Графство Корнуолл. Оттуда наша семья, это на юго-западе Англии. Родина кельтской культуры, так сказать… Мои родители даже знали корнский язык — это один из кельтских диалектов…

— Вы, случайно, не родственник короля Артура? Он, помнится, из той же местности.

— Нет, — не удержавшись, прыснул Кембл. — Король Артур — фигура мифическая, и есть подозрение, что вымышленная. Мои предки были горными рабочими, трудились в шахтах. Только я отправился учиться в Королевскую воздушную академию — что, собственно, и привело меня в это подземелье…

Обстановка разрядилась. Люди вновь закуривали, что-то жевали. Юзеф Маранц начал разбирать автомат, протирал платком влажные детали. Остальные последовали его примеру — оружие должно стрелять. Джерри Кембл негромко повествовал о своей семье — о домике в живописном районе городка Труро, о жене Сабрине, у которой в последние годы разгулялась астма, о 12-летнем сыне Ричарде, который в свои нежные годы перерос отца и не думает на этом останавливаться, что вызывает нешуточную тревогу родителей. Юзеф Маранц тоже разговорился. Он оказался уроженцем Варшавы, все детство провел на улице Васки Дунай (Узкий Дунай) в Старом городе, где традиционно селились евреи, и улица представляла собой сплошную вереницу синагог, мастерских, мелких лавочек и магазинов, которыми заправляли евреи. Когда в Варшаву пришли немцы, практически вся улица переселилась в гетто… и нет никакого желания об этом вспоминать. Грабежи, насилия, расстрелы, ежедневный изматывающий труд. Гетто было переполнено, в него постоянно привозили новых людей. Других увозили — кого-то на расстрел в леса, кого-то в концлагерь — тоже на уничтожение. В гетто имелся юденрат — административный орган из местных, полностью подчиненный гитлеровским властям. Работала еврейская полиция — эти наивные люди сотрудничали с властями, думая, что избегнут общей участи. Их расстреливали так же, как и остальных… У Юзефа были мать с отцом, была младшая сестренка Сара, родные дяди, тети… Остался только он, отца расстреляли, мать отправили в Освенцим, сестру изнасиловали и разрубили на куски коллаборанты из батальона «Восточная Галиция» — нелюди, не подчиняющиеся даже немцам…

— А я на Замковой жил, — вздохнул Ковальский. — В нашем квартале тоже много евреев было… Потом как-то пусто стало — евреев вывезли, а до поляков еще не добрались… Квартиры пустовали — каратели приезжали, грузовиками добро вывозили… Моих родителей тоже расстреляли и невесту Ганку… — Он сморщился, как от резкой зубной боли, машинально потряс пустую фляжку, отбросил.

— А вас за что в тюрьму посадили, фройлен? — спросил Джерри Кембл. — Вы же этническая немка? Фольксдойче, как у них говорят?

Девушка поежилась и обреченно вздохнула:

— Да. Меня зовут Тельма Файербах. Сначала мы с семьей жили в Нижней Силезии, потом, в 40-м году, отцу дали должность на оружейном заводе, и мы переехали в Варшаву… Отец умер через год от воспаления легких, мама получала пенсию, потом попала под машину, перевозящую орудие… Я не очень хорошо жила, хоть и немка…

— Но вы же поддерживали национал-социалистов? — поинтересовался Кембл. — Все немцы их поддерживали. Ну, или почти все…

Девушка съежилась, ей хотелось провалиться еще глубже этого подземелья. Остальные хмуро ее разглядывали. Немецкое население в Варшаве тоже было, эти люди жили собственным кругом, считались привилегированной частью социума, свысока относились к «низшим» нациям. У них имелись какие-то льготы, в том числе медицинские, они получали дополнительные пайки, обладали относительной свободой передвижения.

— В тюрьме-то как оказались, Тельма? — спросила Маша.

— Ко мне один офицер пристал… Я пришла на работу… Нас уже уволили, контору закрыли, но начальница фрау Хайдеман приказала выйти — надо было уничтожить некоторые архивные бумаги… С верхнего этажа спустился пьяный офицер, стал меня лапать, домогаться… Я пыталась вырваться, кричала, но фрау Хайдеман делала вид, что ничего не происходит… Он плевался мне в лицо, хрипел, что я должна быть душкой, пойти ему навстречу — ведь вчера он видел меня в борделе на улице Грошевой… Это грязная ложь!.. — Тельма чуть не задохнулась от возмущения. — Я никогда не работала ни в каких борделях, я — уважающая себя немка, и скорее с голода подохну, чем буду заниматься этим… Он всю меня обмусолил, начал раздевать… Мне стало страшно, очень страшно… Я нащупала на столе папье-маше, и когда он запустил мне руку туда… я ударила его по голове…

— Папье-маше? — удивился Иван.

— Пресс-папье, — поправилась девушка и икнула. — Он упал и умер, кровь потекла из головы… Прибежала фрау Хайдеман, стала кричать, потом выбежала на улицу, привела солдат из патруля… Позже мне объяснили, что я убила важного офицера из городского управления СС. Его фамилия, кажется, была Ромберг…

— Так это вы прикончили штурмбаннфюрера Вальтера Ромберга? — изумился Иван. — Поздравляю, Тельма, вы совершили выдающийся поступок, вашей рукой явно управлял господь. Открою вам тайну, именно Вальтер Ромберг, по приказу берлинского руководства, планировал и занимался уничтожением варшавского гетто.

— Ну да, — согласилась Маша. — Гибель была какой-то странной, подробности не озвучивали. «Нелепая смерть вырвала из наших рядов самоотверженного сына германского народа», все такое…

— Но я не хотела, — протянула Тельма, — он сам полез… Меня допрашивали, били по щекам, требовали признаться, на какую подпольную группу я работаю…

— То есть вера в идеалы национал-социализма дала трещину, — ухмыльнулся Таврин.

— Поверьте, — умоляюще прижала руки к груди девушка, — я никогда не увлекалась политикой, да, любила Германию, любила германский народ… Фюрер нас сплотил, одел, обул, накормил, дал какую-то цель…

— Ага, какую-то… — пробормотала Маша.

— Думаете, мы знали, что происходит в мире? Нам твердили про еврейские заговоры, про ужасных русских, которые вместе с евреями собираются растоптать нашу германскую цивилизацию…

— Понятно, — вздохнул Иван. — Промывкой мозгов у населения занимались лучшие умы рейха. Вбили в головы, что вы лучшие. Вам забыли рассказать про концлагеря, где людей миллионами сжигают в крематориях — причем не только евреев, про разрушенную Европу вне рейха, про Советский Союз, где мирных людей убивают десятками миллионов, про бесчинства СС, СД, гестапо… Вы про это не слышали, а может, не хотели слышать. Каждый выбирает собственную правду.