Леонид Головнёв - Чары Клеопатры

Правда, Залесская знала примеры, когда совершившая тяжкое преступление женщина словно по мановению волшебной палочки вдруг оказывалась на свободе.

Палочка эта именовалась очень просто: деньги. Огромные деньги. Не один раз пытались подкатываться и к ней, предлагали большие взятки за необходимые для освобождения положительные характеристики на зэчек. Но Залесская с порога отвергала такого сорта предложения, и ее давно уже оставили в покое, ища обходные пути, скорее, лазейки. А их было предостаточно.

Новенькая заинтересовала ее как личность.

И вот они сидят вдвоем в скромном кабинете начальника колонии. Казенная одежда, как ни странно, не уродовала Клеопатру. Это была зрелая, красивая женщина, умудренная жизнью, не утратившая своего достоинства даже в новых для нее обстоятельствах.

Залесская не пыталась вникать в вещи, не имеющие к ней прямого отношения. Отдавала себе отчет, что это небезопасно. Да и зачем ей подноготная этой мафиозной дамочки, побывавшей в шкуре депутата? У начальника колонии свой круг обязанностей, свой круг забот. Вот под этим углом зрения и протекала беседа.

Залесская думала, в какую группу определить Клеопатру, какую работу ей дать. Небось, руками ничего делать не умеет, на воле привыкла только командовать. В таком случае ей путь один — в разнорабочие. Это черная и неблагодарная работа, да и заработки там мизерные.

Поэтому Марина Федоровна искренне обрадовалась и в первую минуту даже не поверила, когда новенькая вскользь упомянула, что в юности сама себя обшивала.

— Тогда — в пошивочный цех, — сказала Залесская.

С тем Клеопатра и отправилась в камеру.

— В пошивочный? Подо мной будешь, — объявила ей Нинель Ивановна. Они шли строем, и это казалось Ильиной более мерзким и унизительным, чем ночные посягательства Анфисы.

Клеопатра с интересом рассматривала Нинель, статную, красивую, сильную и волевую женщину. Лицо крупной лепки, серые с поволокой глаза. Но обладает она какой-то магической силой: вся камера подчиняется ей беспрекословно, в этом Клеопатра уже убедилась.

А пока она расспрашивала новую знакомую обо всем, что приходило в голову, благо низкорослый выводящий, наблюдавший за строем, не обращал на них никакого внимания.

— Что шьют? — спросила Клеопатра.

— Работа для дебилов. Шьем форменное обмундирование для милиции и охранных структур.

— Я только платья женские умею… И то без рукавов… — шепнула Клеопатра.

— Не дрейфь, девка. У нас конвейерная система.

— И что?

— Поставим тебя на какую-нибудь операцию. Будешь застрачивать один и тот же шов, пока в глазах не помутится.

— А сколько народу в колонии сидит?

— Около тысячи баб.

— Большая колония.

— Средняя. Попадались мне и побольше.

— А за что сидят?

— За убийства, вооруженные нападения, ограбления. Больше всего — за воровство.

— А ты за что, Нинель? — спросила Клеопатра и тут же спохватилась. — Если не хочешь, можешь не отвечать.

— А мне скрывать нечего, — пожала плечами Нинель. — Да и потом, все равно узнаешь от других. Здесь в колонии нет секретов. За убийство срок мотаю.

— Убийство?..

— Ну да. Мужика своего порешила.

— Ой!..

— Ага. Надоел хуже горькой редьки своими блядками да пьянками. Как надирался — облик человеческий терял: так лупил меня… — Она употребила крепкое словцо, резанувшее слух Клеопатры, которая не терпела матерных выражений.

— Я слышала, в колониях некоторые женщины специально беременеют и рожают, чтобы облегчить свою долю, — сказала Клеопатра.

— Бывает и такое, — кивнула Нинель. — Дело это нехитрое, хотя сноровки определенной требует… А ты что, собралась?

— Нет, я не собираюсь. Просто интересно.

Их отряд вошел в столовую — стоявший на отшибе огромный барак с приделанной к нему сбоку кухней. Обед, против ожидания, Клеопатре не то чтобы понравился, но не вызвал отвращения. Она съела все, что дали, облизала алюминиевую ложку, выпила черничный кисель.

В пошивочном цеху пахло сыростью, лежалой тканью, масляной краской. Стрекотали машинки, тонко перекликались швеи. Две женщины, стоя у двери, выясняли отношения на повышенных тонах. Клеопатре досталось местечко у окна, ей для начала дали простейшую операцию. Рядом оказалась Анфиса с забинтованным локтем. Она виновато посмотрела на Клеопатру и отвела глаза в сторону.

Все машинки в цеху были старые. Клеопатре самой досталась «зингер», еще дореволюционная, о чем свидетельствовал твердый знак в ее названии. Пару раз до перерыва машинка ломалась, и ее налаживала старая ворчливая армянка.

— Не бери в голову, — посоветовала Нинель. — Начальство экономит на новом оборудовании, хотят с дерьма снимать сливки.

— Я шила плавно, не дергала…

— Я же говорю, тут все машинки на ладан дышат. Отдохни пока.

— Слушай, я еще в столовой хотела спросить тебя: а как тут с детишками? — спросила Клеопатра. — Ну, в колонии…

Они отошли в уголок, где стояла кадка с засохшим фикусом и разрешалось курить.

— Для малолеток есть детское отделение. Так что давай, рожай. Если надо будет — подмогну, — хохотнула Нинель, блеснув глазами.

Машинку наконец наладили, и Клеопатра снова принялась за работу. За время вынужденного простоя, хотя и недолгого, перед ней накопилась целая гора заготовок. Теперь она трудилась, не разгибая спины, чтобы ликвидировать свою задолженность.

Казалось, этот день никогда не кончится. У Клеопатры с непривычки кружилась голова, стучало в висках. С трудом она дотянула до конца смены, но норму выполнила, чем очень гордилась.

В последующие дни работать стало легче. Клеопатра нашла свой ритм, приноровилась.

Неподалеку от нее на конвейере работала совсем юная девушка — Лена. Клеопатра решила, что она несовершеннолетняя. У Лены была ответственная операция: она обметывала петли для пуговиц; и машинка у нее была новая, электронная, с программным управлением. В этот день у Лены, как на грех, все из рук валилось: может, письмо плохое из дома получила, может, просто какие-то женские фантазии разыгрались, подумала Клеопатра.

Лена задала программу своей машинке, зафиксировала ее и пошла в туалет. Как позже выяснило следствие, проведенное под руководством начальника колонии, у Лены в заначке каким-то образом оказалась доза «фени», и она решила принять ее в туалете, не дожидаясь отбоя — просто потому, что у нее началась ломка. Доза оказалась чрезмерной, а Лена — хрупкая, тоненькая — поплыла. Видно, она была наркоманка со стажем.

Вернувшись на свое рабочее место, Лена вновь взялась за проклятые петли для пуговиц. Но программу машинке она задала неверно, поэтому петля налезала на петлю, одни разрезы для пуговиц выходили слишком большими, другие — маленькими, а Лена сидела с блаженной улыбкой на лице и явно не понимала, что к чему.