Александр Тамоников - Нетленный

– Действительно, пока еще дождешься… – пробормотал я. – Ты закончила свою поучительную лекцию? Мы можем возвращаться?

Она колебалась, кусала губы. Нас тянуло дальше в лес. В округе властвовала какая-то губительная аура, она подавляла, страшила. Мурашки ползли по коже. Иногда казалось, что за нами наблюдают (и тогда все равно возвращаться бессмысленно, не выпустят), иногда это чувство отпускало, и вновь довлело любопытство. Возможно, в стародавние времена этот лес использовался как кладбище – пару раз я замечал подозрительные холмики, хотя мог и ошибаться. Варвара становилась неразговорчивой…

Лес разредился, вырастали корявые старые сосны с массивными стволами и буграми, похожими на опухоли. Тропа причудливо извивалась между деревьями.

Внезапно Варвара учащенно задышала и взяла меня за руку. Я встал, как вкопанный, закрутил головой. Как-то незримо ощущался человеческий дух. Я втягивал воздух, в котором присутствовало что-то горелое, неприятно сладковатое, впитавшееся в растительность, не изгоняемое ветрами и временем.

Неприятный запах проистекал с севера. В округе по-прежнему было безлюдно. От основной тропы отделялась еще одна, убегала за сосны, пропадала в покатой низине. Бороться с любопытством было бесполезно. Я искоса глянул на Варвару. Она бледнела, последние кровиночки пропадали с ее лица. Она опять что-то чувствовала…

– Спрячься вон за той шишкой, – кивнул я на обросший щетиной мха бугорок. – Не шевелись и не вставай, я скоро вернусь.

– А может, не надо, Никита? – Варвара поежилась. – Это снова запах смерти, я не могу ошибаться…

– Тогда что мы вообще тут делаем? – рассердился я. – Ну да, согласен, не аттракцион…

Я убедился, что она укрылась за косогором, перевел дыхание и припустил по петляющей «второстепенной» дороге. Что-то продолжало давить на психику, возникало стойкое опасение: поверни мы вспять – незримые нити вцепятся в нас и не дадут уйти.

За кустарником открылась поляна. Замшелое бревенчатое строение, наполовину землянка, вросшая в землю, без окон, с тяжелой низкой дверью, запертой на висячий угловатый замок. Крышу устилали доски, засыпанные гумусом вперемешку с глиной. Венчала кровлю перекошенная дымовая труба. Слева, чуть дальше, еще одна постройка – небольшой и далеко не новый сруб с прибитым крестом на «фасаде». Восьмиконечный крест – две горизонтальные перекладины, верхняя короче, а в нижней части еще одна – наискосок. Смутные ассоциации с этим крестом, да и бог с ними…

Я метнулся к дереву, залег за пеньком. Работали инстинкты, обретенные в прошлой жизни. Отключались ненужные чувства, оставались только зрение и слух.

Людей здесь не было – возможно, неурочный час для молитв и мытья в бане. Местность истоптана, но не сегодня и не вчера. Неприятный дух усилился, без сомнений, здесь был его эпицентр.

Я отполз обратно в лес, обогнул полянку с запада, для чего пришлось повозиться в дебрях низкорослой черемухи. За строениями на севере лес понижался, пахнуло аммиаком. Пришлось присесть на корточки, чтобы пролезть, развести руками низко стелющиеся ветви. Я вовремя отпрянул, нога чуть не провалилась в пахучую жижу. Это было еще не болото, но до него рукой подать. В летнее время эта жижа, видимо, не пересыхала. Я все же замочил ногу – ботинок провалился в вязкую почву. Чертыхаясь, я выбрался на открытый участок. В округе по-прежнему никого, но состояние такое, словно за мной следят десятки недоброжелателей…

Я припустил обратно и через минуту, запыхавшийся, свалился за бугорок рядом с Варварой. Она облегченно вздохнула, прижалась ко мне.

– Пощекотал нервы?

Я рассказал в двух словах о том, что видел.

– Добрые христиане, это точно, – посетовал я. – Даже у меня, неискушенного, волосы дыбом. Так и хочется пойти в наш традиционный православный храм и смыть с себя всю эту гадость… Вот не понимаю, что это такое, а душа уже против…

– Да, ты любовался восьмиконечным старообрядческим крестом… – У Варвары от волнения сводило губы. – На нем никогда не изображается распятый Иисус. Да и имя Христа у них – Исус, а не Иисус. Ты видишь разницу? Я – нет, а сколько крови за века пролито и копий сломано… «Аллилуйя» – двукратная, а не трехкратная, как в православии. Поклоны – обязательно до земли, а не поясные. Креститься – не тремя перстами, как у нас, а двумя. У нас три пальца – символ Троицы, а у староверов две ипостаси – истинный бог и истинный человек… Неприятные ассоциации, Никита, с тем, что ты увидел, – вздохнула Варвара, – вспомнила «христофоровцев» Вятской губернии и их «гуру» Христофора Зырянова, которого советская власть пожалела и отправила в ссылку… Практиковали «самоумерщвление», добровольно-принудительную смерть, понимаешь? Сколько можно ждать конца света и прихода Спасителя? А вдруг он придет, а ты во грехе? Лучше быть мертвым в этот радостный час… Отбирали женщин на принятие мученического венца, десять дней они голодали в специальной избе, потом их выводили, одетых в длинные рубахи. Ритуальный порядок был такой. Считалось совершением подвига. Скрытницы еле шли, сил уже не было. Создавалась целая процессия во главе с хозяином. Жертв обвязывали полотенцами, чтобы вытягивать потом на берег, и сталкивали в яму с болотной водой. Если не сразу тонули, то им помогали – держали головы в воде, чтобы не всплывали. Просто изуверские казни. Кто-то пытался сбежать, их ловили и все равно топили… Потом трупы зашивали в рогожи и закапывали без крестов в наспех вырытых ямах. Зимой болота замерзали, староверы искали другие пути в небесное царство. Иногда использовали специальные бани. В них, понятно, не мылись – умирали от угарного газа. Бани так и называли – угарными. Жертвы снова выдерживали десятидневный пост, сами кололи дрова, топили баню, потом угорали. Для надежности благодетели подпирали дверь, чтобы те не выскочили. Случалось, выживали, тогда их относили в другое место и добивали… Иногда использовали костры: привязывали людей к столбам, как добровольцев, и сжигали…

– И это христианство?

– Нет. Но разве им докажешь? Я не уверена, что ты видел именно это, но сегодня такой день, когда черные мысли в голову приходят… Вряд ли это именно бегуны. Все смешалось за столетия, изменилось, ушло от православия, превратилось во что-то запредельное, дикое. Жестокость, аскетизм…

«Мы еще ничего не знаем, – подумал я, – уместно ли делать выводы?»

Мы снова шли по тропе. Менялся антураж, чернели корявые, изогнутые осины. Лес редел, впереди просвечивала опушка. За пустым пространством тропа втягивалась в скалы.

Они возвышались сразу за лесом – две изрезанные каменные гряды, протянувшиеся в восточном направлении. У подножий скал валялись камни – где-то россыпью, где-то громоздились, словно их сгребли экскаватором.