Александр Тамоников - Нетленный

А вот такого я стерпеть не мог. Жар ударил в голову! Я кричал как безумный, сыпал непечатными выражениями. Невероятная сила оторвала меня от террасы, отправила вниз. Я прыгал по уступам, ухитряясь сохранять равновесие, балансировал на крошечных выступах. Финальный прыжок на землю (без кувырка, но с отбитыми пятками), я набросился на эту сладкую парочку. Они обернулись – лица злые, растительность клочьями – лешие да и только!

Я бил их кулаками по лицам, по животам, объем которых наглядно свидетельствовал, что община не голодает. Они кричали от боли, пытались защищаться, но мои кулаки пробивали их защиту, воротили скулы, украшали фонарями воспаленные глаза. Я плохо соображал, что делаю. Я сам превращался в какого-то первобытного монстра: отвешивал плюхи направо и налево – за перепуганную женщину, за собственный страх, за просто так…

Я подавил упорное сопротивление. Они валялись на тропе, держась за животы, орошали себя рвотой. Варвару парализовало: она изумленно хлопала глазами, в которых теперь теснился не только страх…

И совершенно напрасно! С чего я взял, что воздвиг барьер на пути основных вражеских сил? Они пробились через завал, через пыль и налетели на нас, как стая саранчи! И снова я бился всем, что было, включая голову, всячески старался не подпустить их к Варваре, которая плакала, почему-то умоляла ее простить.

Финальная стычка не затянулась. Руки слабели, разжимались кулаки. Я пропускал удар за ударом. Один из них пришелся в грудь – перехватило дыхание. Удар по лбу обухом топора – мне сильно повезло, что ударили вполсилы, иначе от черепа остались бы одни осколки. Голова загудела, сознание замутилось…

Я не помнил, как упал на колени, как толпа вокруг нас торжествующе взревела. Руки сделались ватными, я получил по затылку и шлепнулся в пыль, как картонный лист. Этакий сокрушительный «fall-dawn»…

Внутренний голос удрученно нашептывал: «Ну, что ж, парень, ты славно повоевал, пусть хоть это тебя согреет».

Действительно, со времен увольнения из спецназа я ничего подобного не вытворял. Не сказать, что сознание отключилось полностью. Иногда оно напоминало о себе, и в эти паузы мне удавалось отслеживать ситуацию.

Уже стемнело. Судя по стонам, издаваемым Варварой, нас не разлучили. Меня тащили, взяв под локти, иногда награждали тумаками – скорее обидными, чем болезненными. Я слышал грудные голоса, но улавливал лишь отдельные слова, которые не выстраивались в предложения. «Парамон, помедленнее, он мне ногу зашиб», – пожалуй, единственное, что осело в памяти.

Череп давило прессом, меня периодически рвало. Ноги волоклись по земле, постоянно за что-то цеплялись. Удивительно, что ботинки остались на ногах. По-видимому, часть пути мы проделали по лесу – хрустели шишки, чавкал мох под ногами бородачей. Финальная оплеуха оказалась чувствительной, и я надолго потерял сознание.

Слух различал собачий лай, монотонный лепет, напоминающий молитву. Шумела толпа, доносились невнятные выкрики, кто-то смеялся. Потом скрипнуло дерево – то ли дверь, то ли калитка, я получил обидный тычок в мягкие ткани и провалился в черноту. Но что-то не давало успокоиться, я извивался, куда-то полз, искал Варвару. Видимо, нашел, потому что утих, поплыл по волнам…

Я очнулся от резкой вони. Запах шел от стен, от влажной циновки, на которой я лежал. Сквозь щели в досках просачивался мглистый свет. На руке сохранились часы. Я подполз к источнику света, долго наводил фокус, боролся с головной болью. Восемь часов – видимо, утро. Вот и выспались, ночь прошла…

Варвара издала жалобный стон. Я подполз к ней, стал ощупывать. Она задрожала, свернулась в кокон. Увечий, кажется, избежали, но поколотили нас крепко. Обижаться было глупо – на месте наших обидчиков я бы вообще нас убил. Сколько народа я покалечил в своем неистовстве? Вроде не убил никого, хотя кто знает…

Мы находились в узкой пещере, заглубленной в скалу. Подняться на ноги было нереально, только на корточки, да и то голова упиралась в скользкий свод. Стены пещеры сходились клином, куда-то заворачивали. Элементарная логика подсказывала, что выхода на свободу с той стороны нет. Проход на волю перекрывала дощатая загородка. В ней имелась запертая снаружи дверь и щели между досками.

Голова гудела, как паровозная топка. Я сполз с циновки. В живот уперлось что-то твердое. Я ощупал находку, и в горле пересохло. Не хотелось думать, что это человеческая кость. Она могла принадлежать кому угодно, например медведю.

– Никита, это ты? – простонала Варвара, переворачиваясь на спину. Я склонился над ней, жадно поедая глазами, убрал с лица спутанные волосы. День разгорался, свет становился ярче, лицо Варвары превращалось в зебру из светлых и темных полос. Чистого места на ней, похоже, не было. Скорбный лик Мадонны запечатлелся на серой мордашке.

– Я здесь, милая, – прошептал я, – все в порядке, мы живы, мы вместе…

– Можно просыпаться?

– Да, пора. Мы провалялись в отключке всю ночь. Ты как?

– Фонарики качаются, Никита… – Она не открывала глаза (и правильно делала, ничего хорошего здесь не показывали), пыталась улыбнуться, но улыбка выходила не настоящая.

– Морская болезнь? – улыбнулся я. – Хорошо, лежи, не шевелись.

– Где мы?

– Ох, Варюша, не задавай таких вопросов…

– Я начинаю вспоминать… – Она осторожно приоткрыла один глаз, поводила зрачком, закатила его назад, отчего закружилась голова, и она тяжело задышала. – Жуть полосатая… Кто эти страшные люди? Ты бился, как лев, Никита. Правда, и матерился, как последний забулдыга. Я никогда не думала, что ты можешь так материться…

– Ты просто не служила в российской армии, – объяснил я. – Там по-другому не разговаривают. У нормальных людей матерки – как цементный раствор между приличными словами, а в армии – все наоборот.

– Ты воспользовался кнопкой на телефоне, о которой тебе несколько раз повторил Сергей Борисович?

– Да, но сомневаюсь, что к нам уже мчится кавалерия. Мы находимся на краю света. Здесь нет МЧС, полиции и других служб быстрого реагирования.

– Ну, и зачем ты мне об этом говоришь? – застонала она.

– Прости…

Я откатился в сторону, сел и стал себя ощупывать. Часы оставались на руке, по какой-то причине их не сняли. В карманах ни денег, ни документов, ни зажигалки. Про телефон и пистолет даже говорить нечего – все мое имущество чудесным образом испарилось. Осталась недокуренная пачка в боковом кармане. Я извлек ее, недоуменно повертел, заглянул внутрь, пересчитал сигареты. Осталась ровно половина.

– Вот видишь, как хорошо, – прошептала Варвара. Она наблюдала за мной одним глазом. – Можешь обкуриться, просто рай какой-то…