Уильям Грин - Чемодан для Спенсера

— Ну что из того? — прорычал тяжеловес. Разворачивать машину на узкой дороге оказалось нелегко.

— Жаль, что придется страдать и ей.

— Кто сказал, что кому–то придется страдать? Может, все это учебная тревога. — Он, тяжело дыша, развернул наконец машину. — Будешь беспокоиться об их самочувствии — заработаешь себе дурное пищеварение.

— Полагаю, ты прав, — согласился, повернувшись, человек без подбородка.

— Ты знаешь, что я прав.

Тяжеловес переключил скорость и повел машину в ту сторону, откуда они появились.

Глядя, как на дороге разворачивается и уезжает машина, Эва Холлистер облегченно вздохнула. Должно быть, заблудившиеся туристы.

Она находилась в своей спальне, на третьем этаже тюдоровского особняка, когда увидела машину, остановившуюся возле каменной стены. Она пережила секундную тревогу. Ей показалось, что это государственные агенты. Почти два года они ее не беспокоили — с тех пор, как она последний раз съездила с Кэтлин за границу навестить Ника. Но память о тех месяцах слежки, деликатных, но тревожных расспросах

все еще не давала ей покоя. Ей не хотелось проходить через это снова.

Она прошла в гардеробную за “Полароидом”. Затем поспешила вниз, на причал, где ее ждала Кэтлин, чтобы сфотографироваться и вложить снимок в письмо Нику. Кэтлин только что отметила свое пятнадцатилетие и цвела красотой юной женственности. А Ник так давно не видел свою дочь.

Холлистер одолевал на своем быстром маленьком “альфа-ромео” поворот за поворотом. Он спешил к своему дому в Рапалло. Отправляясь в торговые поездки, он всегда оставлял машину в аэропорту Генуи. Ему нравилось видеть ее, яблочно-красную, отполированную до блеска, ждущей его возвращения. Когда он вел ее, то вновь испытывал чувство свободы — после стольких часов в самолете, летящем по курсу, определенному другими. Он прекрасно управлялся с нею. Скоро настанет время, когда он выйдет из торговли оружием и, возможно, сумеет по-настоящему отдаться своей страсти к вождению спортивных машин.

Всю дорогу от Масабары до Генуи, с пересадками в Аддис-Абебе, Афинах и Риме, он размышлял о своей удачливой судьбе. Циммерман был прав. С информацией, которую они ему предоставили — номер рейса команды военных перевозок, место посадки, время посадки, — осуществить кражу будет возможно. Вывезти контрабанду из страны будет несколько труднее, но тоже возможно. Настоящая проблема заключалась не в похищении и даже не в доставке, а в том, что, когда материал будет украден, вся американская разведка без передышки станет разыскивать преступника. Они не успокоятся, пока не зажмут его в тиски. Разумеется, заговорщики в Масабаре знали это, потому–то в первую очередь позаботились о том, чтобы нельзя было никоим образом установить связь между похитителями и правительством Синобары.

Холлистер понимал, они выбрали его именно потому, что он оказался припертым к стенке. Но они не сознавали, что невольно подарили ему путь к спасению, возможность вернуться свободным. И их плата, пятьсот тысяч долларов, была тут ни при чем. Если он окажется на мушке у ребят из ЦРУ, ему не дадут ими долго наслаждаться. А вот что люди из Масабары сделали верно, так это то, что дали ему способ стереть черную метку против его имени в досье Пентагона и отменить в Федеральном налоговом управлении арест на его имущество.

Он взбирался по серпантинным виткам вверх, в гору, где на склоне стоял его дом. Впервые за пять лет он чувствовал себя раскованным. Первое, что он сделает, войдя в дом, — до того, как сдернет галстук, до того, как нальет себе выпить, до того, как закурит сигарету, — он закажет разговор с посольством Соединенных Штатов в Риме и попросит Уолкера Джеффри, помощника администратора по культурным связям и резидента ЦРУ. Джеффри сумеет организовать канал в Вашингтон, по которому Холлистер сможет передавать информацию о масабарском заговоре в обмен на достаточное количество отбеливателя для своего досье. Он потребует гарантий, что американское правительство сможет накрыть этот заговор таким образом, чтобы не засветить его как предателя. Ведь в управлении ЦРУ есть специалисты по прикрытию, и он оставит эту часть дела им.

Разбрасывая пыль и гравий, он заложил великолепный вираж на въезд и едва успел свернуть, чтобы не врезаться в маленький белый “фиат”, припаркованный перед верандой. Холлистер подумал, что Эсмеральда, его экономка, развлекает поклонника. Он и не догадался предупредить ее, что возвращается. Выбравшись из машины, Холлистер заспешил к дому с красной этрусской штукатуркой. Он не удосужился даже вытащить свой чемодан из багажника. Это подождет. Сейчас нужно сразу же позвонить.

День был сияющий, с прекрасным прозрачно-голубым итальянским небом. Наверное, когда–нибудь он заскучает по всему этому: по лесистому холму, по хрусту известняка под каблуками, по сапфировому морю внизу, усеянному яркими цветными лодками. Доведись кому–то жить в изгнании, он не мог бы желать более гостеприимного окружения. Но все же это не дом.

Эсмеральда вовсе не развлекалась на своей половине. Она отворила переднюю дверь Холлистеру до того, как он поднялся на веранду. Была она большая и округлая, наделенная мягкой бесформенностью кучи подушек, кое–как слепленных в подобие женской фигуры. И она протягивала свои пухлые руки навстречу, приветствуя его. Черные глаза смотрели на него с материнским участием.

— Ты выглядишь усталым, — сказала она по-итальянски.

— Теплая ванна — все, что мне нужно, — ответил он. — Но сперва мне надо заказать разговор. — Он кивнул на “фиат”. — Надеюсь, я ничему не помешал.

Она погрозила ему пальцем.

— У тебя дурные мысли. Посетитель не ко мне. К тебе.

— Ко мне? — Холлистер удивился. Ни у кого из его знакомых не было маленького “фиата”. И уж никто не знал, что он возвращается домой именно сегодня. — Кто?

— Какой–то синьор Эмбоа. Он сказал, что ты будешь его ждать.

Асиди Эмбоа стоял перед окном, обращенным к морю. Это был коренастый человек несомненной физической мощи, аккуратно упакованный в черный шелковый костюм строгого покроя. Он стоял, сцепив руки за спиной, широко расставив ноги, и смотрел на море, но не видел его.

Войдя в комнату, Холлистер подумал, стоит ли так синьор Эмбоа с тех пор, как приехал, или он принял эту позу напускного безразличия, услышав, как Холлистер подъехал.

— Мистер Эмбоа?

Эмбоа повернулся. Лицо его было плоским и костлявым, как у боксера. “Хороший средневес”, — подумал Холлистер. Глаза у Эмбоа посажены глубоко, близко к широкому носу. Маленькие, круглые, с жесткими непроницаемыми зрачками.