Евгений Сухов - Запад в огне

Неожиданно девица умолкла, а потом медленно стала заваливаться на бок, приминая высокую траву.

— Еще неизвестно, кто из нас раньше сдохнет, тварь бандеровская, — пробурчал боец. — Они здесь все такие, подыхают, а продолжают проклятиями сыпать. Мы этих гадов еще научим Советскую власть любить!

— Перевяжи ей голову, — приказал Романцев, — а то до госпиталя не довезем.

— Товарищ капитан, может, так обойдется. У этой бандеровки рана-то пустяковая, — неожиданно возразил боец. — Они все живучие, как собаки, и так выживет.

— Она много крови потеряла, если не перевяжем сейчас, то умрет по дороге. А она нам живой нужна, рассказать все должна… Чувствую, что много чего знает. Все ясно?

— Так точно, товарищ капитан, — с неохотой отозвался боец.

Умело и очень аккуратно, позабыв про неприязнь ко всему бандеровскому, красноармеец перевязал девушке голову. На какое-то мгновение она пришла в себя, открыла глаза, хотела что-то произнести, а потом снова потеряла сознание.

Нарубив колья, бойцы соорудили носилки, привязав в качестве ложа плащ-палатку. Уложили на носилки раненую и зашагали по спуску в сторону проселочной дороги.

Добравшись до гарнизона, первым делом определили девушку в госпиталь, для надежности приставив к ней в палату двух автоматчиков. После переливания крови арестованная пришла в себя, спросила, где она находится, а когда поняла, что в армейском лазарете и под охраной, отвернулась к стене и более не произнесла ни слова.

Романцев зашел к главврачу, сухощавому подполковнику с аккуратной седой бородой, в старомодных очках с серой роговой оправой на узком вытянутом лице, и поинтересовался состоянием здоровья раненого сержанта.

— Мы его прооперировали тотчас при поступлении в госпиталь. Ранение тяжелое, но не смертельное. К тому же он потерял много крови. Но у нас имеются все основания надеяться на благоприятный исход, организм у парня крепкий, подвести не должен… Дай-то бог! — Неожиданно для Тимофея военврач привычно перекрестился.

Вот оно как бывает… Образованный человек, военную медицинскую академию окончил, смерть не однажды видел, от его решения зависят даже не судьбы, а жизни людей, а полагается на Бога не меньше, чем на собственные руки.

Может, так оно и правильно…

В последние годы среди бойцов, находящихся на передовой, проявился всплеск религиозности. Позабыв про партбилет и комсомол, они, не опасаясь нарекания политруков, крестились перед боем в надежде переиграть судьбу. Оказывается, в каждом из них все это время дремала вера, пускала ростки, а когда стало совсем невмоготу, религия прорвалась наружу последней каплей во спасение. Командиры, понимая душевное состояние бойцов, отводили взгляды, осознавая, что уж если и есть надежда на этой войне, так это только на чудо.

Романцеву не однажды приходилось слышать рассказы бойцов о своем чудесном спасении. В них присутствовала какая-то мистика, не подвластная сознанию. Один из них шепотом поведал о том, что каким-то непостижимым образом ему удалось уцелеть, когда в его ладони, не давая ни единого шанса на спасение, разорвалась граната. Другой рассказал, что увидел летящую в лицо пулю и сумел уклониться от нее, а третий и вовсе сообщил, что в минуты опасности его предостерегал чей-то голос. И он ни разу его не ослушался, поэтому до сих пор цел.

Еще один рассказал, что прямым попаданием снаряда накрыло блиндаж, в котором находилось пятнадцать человек. От него осталась лишь глубокая яма, заваленная бревнами. И ему одному каким-то неведомым образом удалось уцелеть. Перемазанный кровью товарищей, он выбирался из земли, словно какой-то вурдалак, не получив ни единой царапины.

Немало бывало и таких, кто бежал в атаку в полный рост, задыхаясь от праведного гнева, с одним лишь желанием добраться до вражеских окопов и крушить штыком ненавистного врага. Вокруг него падали сраженные пулями товарищи, а он, будто бы какой-то заговоренный, перепрыгивал через тела убитых и бежал дальше, зная, что в этот раз ему не умереть.

Тимофей Романцев и сам мог привести пару примеров собственного чудесного спасения, а потому прекрасно понимал все эти рассказы. И когда спрашивал бойца, что ему помогло выжить, тот удивленно пожимал плечами, дескать, как же ты, браток, не можешь понять такого простого, а потом уверенно произносил:

— Молился, вот и помогло… А может, кто еще из усопших помог. Маманя в прошлом году померла. Может, она заступницей была.

Видно, военврач, опираясь на собственный профессиональный опыт, и сам испытывал нечто схожее, выходящее далеко за сферу понимания.

— Все так, доктор, — ответил Тимофей. — Будем надеяться, что там за него есть кому помолиться.

Посмотрев на часы, Романцев заторопился в отдел. Скоро должен был подойти представитель местного НКВД, начальник отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством.

Едва Тимофей прошел в свой кабинет, как в дверь негромко постучали, в комнату шагнул коренастый старший лейтенант лет тридцати.

— Разрешите, товарищ капитан? — весело спросил вошедший.

— Вы Игнатенко, товарищ старший лейтенант? — спросил Романцев, протягивая руку.

— Он самый, можно просто Михась… А вы, я понимаю, капитан Романцев.

— Все так. Можно просто Тимофей. Будем работать вместе.

— Очень рад знакомству, Тимофей. Так где там ваша дивчина? Показывайте!

— В госпитале, под присмотром бойцов, — ответил Тимофей. — Отсюда недалеко, метров триста будет.

В приоткрытую дверь вошел Григоренко:

— Товарищ капитан, там какой-то мужик на телеге приехал, мешки с пшеницей привез.

— И зачем? — недоуменно спросил Романцев.

— А кто, говорит, Красную армию покормит, если не ее собственный народ.

— Что я могу сказать? Похвально! Только почему тогда к нам? Есть хозчасть, интенданты, пусть обратится к ним.

— Говорит, что никого не нашел, а штаб рядом.

— Это что же за добрая душа такая выискалась? — подивился Игнатенко. Легко поднявшись, он подошел к окну и расплылся в довольной улыбке: — А-а, старый знакомый… Это же Демьян, председатель местного колхоза. Не надо его обижать, товарищ капитан, нужно уважить. Вряд ли это излишки, от себя отрывает.

— Хорошо… Примем. Вот что, Григоренко, разберись тут со всеми этими делами, а нам в госпиталь нужно идти, арестованную проведать.

— Есть разобраться!

— Ну… Пойдем, Михась!

Подошли к двухэтажному каменному зданию с желтым затертым фасадом и высоким, в четыре ступени, входом с широким дверным проемом.

Некогда в здании размещалась дворянская усадьба, много чего разрушено, но приметные осколки барской роскоши продолжали присутствовать повсюду: на небольших балконах замысловатые решетки с фамильным гербом, под самой крышей можно было рассмотреть двуглавого орла канувшей империи. Под облезлой штукатуркой просматривался крепкий красный кирпич с царским вензелем, каким возводили соборы и строили значимые государственные учреждения. За домом произрастал изрядно одичавший яблоневый сад, вопреки всему продолжавший плодоносить. На пересечении двух нешироких аллей с тропами, выложенными из гранитного булыжника, находился фонтан из серого мрамора, от статуи, что стояла в самой середке, остались только босые посеревшие стопы, растрескавшееся дно бассейна устилала сухая листва.