Андрей Воронин - Инкассатор. Пуля всегда права

— Что с тобой поделаешь. Давай пить…

— Все, друг, — отодвинул от себя рюмку Филатов. — У меня сегодня встреча с женщиной. Не пойду же я туда пьяный.

Он умолчал, что вчера с этой женщиной напился вдрабадан. Но одно дело — пить с женщиной, а другое — являться к ней пьяным. Тут, как говорится, две большие разницы.

Около полуночи Филатов остановил машину у дома на Патриарших прудах. Дверь ему открыла сама Васнецова — это говорило о том, что Василисы снова не было дома, точнее, Юлия куда-то отправила женщину.

— Ты так поздно, Юра. Что-нибудь узнал? — спросила она, целуя десантника в щеку. Это выглядело настолько по-семейному — усталый муж пришел с работы, жена помогает снять куртку и вешает на вешалку, затем командует: «Мой руки — и за стол», — что Филатову стало не по себе. Продолжение не замедлило последовать:

— Мой руки, Юрик. На этот раз ужин я приготовила сама. Думаю, тебе понравится.

Филатову действительно понравился ужин, который предложила ему Васнецова. Это были яйца, фаршированные мелко изрубленными и приправленными специями кусочками курицы, черемша, фаршированные баклажаны. Несмотря на то что Юрий недавно ел, на тарелке вскоре ничего не осталось.

— Спасибо, Юля, очень вкусно, — поблагодарил десантник, успевший рассказать ей в двух словах о том, что напал было на след Кости, но того опять куда-то занесла нелегкая. Реакция матери его, мягко скажем, удивила — та к его сообщению проявила, конечно, интерес, но не такой, как можно было ожидать от женщины, которая почти неделю ничего не знает о судьбе сына. Она сказала лишь:

— С Костей все будет в порядке. Знаешь ведь, мать сердцем чувствует, когда с ребенком плохо. А я чувствую, что с ним ничего страшного не произошло. И не произойдет.

На этом разговор о сыне она закончила.

Часы в прихожей пробили один раз. Юлия поднялась из-за стола и, красноречиво глядя на Филатова, сказала:

— Юра, а что, если нам принять душ вместе? Ты не возражаешь?

Филатов не возражал.

В эту ночь между ними уже не было такого огня, как сутки назад. Юлия избрала другую тактику — она была нынче такой нежной, что Филатов таял от ее ласк. «Давай я сегодня буду все делать сама, — предложила она в самом начале. — Ты просто наслаждайся. А я и тебе и себе хорошо сделаю». И она делала. Губами, пальцами, волосами, язычком — всем телом. И когда они были готовы взорваться, Юлия вскочила на Филатова верхом и уже через минуту оба одновременно испытали такое блаженство, по сравнению с которым даже вчерашнее выглядело блекло.

Когда обессиленная Юлия легла рядом с Филатовым, устроившись щекой на его плече и прижавшись к нему всем телом, а он стал медленно поглаживать ее по спине, чувствуя, как она расслабляется под его ладонью, внезапно послышался сигнал мобильного телефона. Юлия лениво перегнулась через Филатова, протянула руку к столу — она оставила трубку так, чтобы, дотягиваясь до нее, не пришлось вставать, — и хрипло сказала:

— Слушаю… Вот как? И кто ж это их? В упор? Понятно. Да какой уж тут спокойной ночи… Васе не говорите, не надо его волновать. До завтра.

Она толкнула трубку по столу подальше от себя и повернулась к Юрию:

— Марабдели звонил. Он единственный знает, что Василий остался жив. Я попросила следователя обязать всех в «Склифе» говорить, что он умер, не приходя в сознание. Так вот, Юра. Час назад Боровиков и Садальский найдены мертвыми. Их кто-то застрелил.

Филатов поежился, увидев в глазах обнаженной женщины, лежавшей рядом с ним, откровенное злобное торжество.

Еще ни одна сходка авторитетов российской столицы не готовилась так поспешно. «Первый среди равных» московского криминалитета, уважаемый вор по кличке Мастер, в обязанности которого входило организовывать такие «совещания», за три дня провернул горы работы. Он и его помощники обзвонили около сорока авторитетных людей, заручившись их присутствием, нашли более-менее безопасное место, не слишком заметный кабак, где под предлогом празднования дня рождения «законника», которого все называли Фома, должны были собраться около сотни человек — сами авторитеты и наиболее приближенные к ним лица.

Была предупреждена милиция, заинтересованная в том, чтобы воры нашли того, кто осмелился начать новый передел. Генерал, с которым согласовывали вопрос о негласной охране сходняка, поставил только одно условие: «ниспровергателя авторитетов» сдают ментам живым или мертвым — дело ведь попало на контроль не Лужкову и даже не министру, а самому президенту страны.

Вечером в пятницу к ресторану начали подъезжать шикарные и не очень автомобили. За два часа перед этим охрана Мастера проверила кабак и прилегающую территорию на предмет террористов и взрывных устройств. Делать это загодя посчитали нецелесообразным — привлекать внимание к месту сходки было опасно.

К семи часам вечера выяснилось, что трое приглашенных на сходняк не попадут, потому что попали в морг. Все трое взорвались в собственных лимузинах, собираясь на «совещание», посвященное вопросу о том, кто и почему эти лимузины взрывает и как с этим бороться.

Убедившись в том, что глубоко эшелонированная охрана на месте, все, кто мог приехать, приехали, а столы успели накрыть, Мастер пригласил авторитетных людей в зал.

Воровской сходняк, само собой, ничем не напоминал совещание профсоюзного актива. Сперва это было действительно празднование юбилея известного вора Фомы, признанного знатока понятий, из пятидесяти лет половину просидевшего за колючей проволокой. И лишь поздравив как подобает коллегу, воры перешли к делу.

Мастер шепнул что-то на ухо своему соседу. Тот поднялся с места.

— Веди сходку, Червонец, — предложил Бухгалтер, авторитетный вор еще старой формации, получивший свое «погоняло» за скрупулезность, с которой разрабатывал в прошлом налеты на меховые склады Сибири. Теперь он столь же тщательно подсчитывал выручку от легальной торговли тем же самым мехом.

Все зашевелились, увидев, как из-за стола встает длинный сухопарый мужчина, опиравшийся на трость.

— Не будем долго трепать, кореша, — сказал он. — Какие-то паршивцы нас мокрить стали. Только сегодня Комара, Кабана и Мишу Шторма на небеса услали. А до них… — он перечислил «погоняла» всех воров и авторитетов, погибших в последний месяц. — Помянем кентов…

Все встали и молча выпили. Не закусывая, стали снова слушать легендарного Червонца.

Отлично сохранившийся для своих семидесяти пяти Червонец, самый старый, можно даже сказать, реликтовый вор бывшего Советского Союза, был родом из Одессы.

Большинство одесских пацанов с детства приучались к воровству. И не потому что семьи нуждались. Просто в благословенном городе, воздвигнутом дюком Ришелье по указу князя Потемкина-Таврического, это было общим поветрием, забавой, игрой, фирменным городским развлечением.