Аслан Кудабаев - Сила одного

Примерно на восьмой день отсидки, уже после завтрака, дверь их камеры внезапно открылась. Стоявший за ней офицер— старший над конвоирами, — не утруждая себя словами, кивком головы сделал знак обоим сокамерникам Данко выйти из камеры. Те быстро повиновались. Стоявший рядом с офицером солдат повел их в другую камеру. А сам офицер со смешанным чувством подозрительности и любопытства еще раз тщательно оглядел Данко с ног до головы. Затем вдруг отступил в сторону, уступая кому-то дорогу. Одинокая лампочка, горевшая в камере, светила тускло. Лампочка, горевшая в коридоре, светила намного ярче. И когда в дверном проеме выросла гигантская фигура, в камере словно стало темно.

Поскрипывая начищенными до блеска сапогами, натянутыми на широкие и согнувшиеся, словно под тяжестью тела, ноги, в камеру шагнул здоровенный детина. В дверной проем свободно могли пройти двое. Он же с трудом протиснулся в нее один. Его безразмерная форма не топорщилась, а свободно облегала массивные плечи и грудь. На темном— то ли от загара, то ли от копоти— лице, белели два шрама. Узкие щелки, служившие, очевидно, глазами, разделял сплюснутый разлапистый нос. Голова его была наголо брита.

сделав несколько шагов по камере, солдат— громадина опустил находившиеся за спиной руки— кувалды и развернулся к двери. Офицер— конвоир, все это время бывший скрытым от Данко могучей спиною нового сокамерника, оценивающе взглянул на обоих, а потом. Все так же молча, словно слова ему приходилось приобретать за наличные, захлопнул дверь камеры.

После этого в камере воцарилась тяжелая тишина. Данко буквально чувствовал, как она непомерным грузом давит ему на плечи. Новая компания явно не вселила в него жизнерадостности. Впрочем, и сам великан-пришелец никакой радости от встречи с Данко, похоже, тоже не испытывал. Сделав короткий шаг, новичок— если можно было так назвать этого, видимо, всякое повидавшего субъекта— опустился на узкую скамью, которая жалобно скрипнула от непосильного бремени.

— Ты с какой части будешь? — спросил его Данко, чтобы разорвать повисшую в камере черной тучей тягостную тишину. Здоровяк медленно, словно башню танка, повернул свою лысую голову в сторону Данко и молча уставился на него. Затем вдруг растянул в улыбке-оскале свои похожие на узкий длинный шрам губы. Данко понял, что спрашивать его о чем-либо— глупое и бесполезное дело. Показав в ухмылке свои кривые передние зубы, великан еще медленнее, словно на его затылке стоял стеклянный сосуд, снова вернул свою голову в прежнее положение. На его левом виске Данко вдруг увидел крохотную, едва заметную на темной коже татуировку— букву “Т”. Мгновенно его осенила догадка— это же Тайсон! Такое погоняло у этого звероподобного монстра. Еще служа первый год, Данко достаточно наслушался рассказов про этого Тайсона. И, исходя из услышанного, а теперь и лично увиденного, Данко заключил, что погоняло принадлежало этому монстру по праву. Причем трудно было сказать, кто из Тайсонов был более свиреп— подлинный или этот.

О жестокости этого Тайсона ходило много жутких солдатских историй. Мало того, что одной его легкой пощечины оказалось бы достаточно, чтобы несчастный свалился замертво, так еще этот Тайсон изощренно, со знанием дела и безо всякого чувства меры выбирал орудия для своих безжалостных экзекуций. Например, снимал со спинок солдатских кроватей железные дужки и непринужденно лупил ими покорно склонившихся перед ним солдат. Или выстраивал несчастных в ряд, предварительно поставив их в “упор лежа”, после чего, разбежавшись, прыгал через них— с расчетом обязательно приземлиться своими коваными сапогами на чью-нибудь спину. И трудно было позавидовать тому, на которого обрушивалась эта безмозглая туша.

В той части, где Тайсон первоначально служил, старослужащие в первый же месяц его службы благоразумно прировняли его по правам к самим себе. Такое было прежде неслыханно и унизительно для самих “дембелей”. Но выбора у них не было. В противном случае, могучий Тайсон сам бы низвел всех “дембелей” до роли “салаг”. Даже офицеры старались не заходить в казарму, когда там свирепствовал Тайсон, но все это нисколько не льстило ему самому. Он никогда не ставил выше себя ни офицеров, ни “дембелей”, ни даже закон. Он считал себя всемогущим, всесильным. Еще Тайсон был туп, как высохший пень в лесу.

Но в жизни на любого Тайсона найдется свой Холифилд. В данном случае в роли того, кому предстояло обломать неукротимого монстра, выступил войсковой особый отдел. Своего рода армейское ФСБ. Особисты просто не могли не заметить такую колоритную свирепую личность, как Тайсон. И решили, что было бы неплохо использовать в своих целях его потрясающую физическую силу, свирепость, необузданный нрав. И, решив это, лишь ждали подходящий момент. И этот момент не заставил себя долго ждать.

Однажды, пребывая в своем очередном приступе ярости, Тайсон, мягко говоря, изрядно поколотил двух чем-то не угодивших ему солдат. Оба в крайне тяжелом состоянии были срочно доставлены в военный госпиталь. Обоих, спустя много месяцев, комиссовали из армии по инвалидности.

Самого Тайсона доставили на гаупвахту. Там он впервые всерьез почувствовал, что значит несвобода. Тут-то и выступил на сцену особый отдел. Когда Тайсон, сидя на “губе”, предавался непривычным для него размышлениям, к нему в камеру шагнул один из особистов: худощавый, с бледным, острым, как у крысы, лицом, со “скользкими” жестами и движениями. Его бесцветные глазки настойчиво сверлили замершие в отупении глаза Тайсона., а затем он предложил ему выбор: прежнюю вольную жизнь в казарме, с солидной надбавкой к солдатскому жалованью, полной свободой от всякой службы и прочих обязанностей… Или суд, дисбат и никак не менее пяти лет отсидки. Тайсон долго молчал, но лишь потому, что под его приземистым железобетонным лбом складывался один-единственный вариант ответа— положительный. Он дал согласие работать на особистов. Выполнять их “специфические” задания. Выбивать, когда это надо, все что нужно, из кого бы то ни было. И в этом он, конечно же, преуспевал. Его подсаживали в камеры к сидящим там “нужным”, но упрямым солдатам и офицерам. И Тайсон выбивал, выколачивал, выковыривал все, что ему поручали, из любого, даже наикрепчайшего орешка. А иногда, случалось, и забивал кого-нибудь до смерти, когда это ему поручалось. Или когда так выходило. Но теперь все ему сходило с рук. Поскольку за ним стоял особый отдел.

В принципе то, что делал Тайсон, выполняя поручения особистов, было то же самое, чем он занимался и прежде. Бил, унижал, истязал. Жестоко мучил свою жертву, получая от этого наслаждение.