Михаил Любимов - С бомбой в постели

Потрясенная чета Туркмен проследовала через хаос скульптур и картин, мимо стола времен Петра Великого и гладильной доски того же периода, турки и вообразить не могли, что в строго регламентированном социалистическом обществе могли существовать раскрепощенные бородачи в заграничных модных одеждах, не говоря уже о разодетых и полуголых дамах с американскими сигаретами в зубах, и все в диорах и карденах, в Анкаре такого не увидишь, да и модный Париж отдыхает перед этим изыском.

Веселы и пьяны, но не забулдыжно и тяжело, как бывает в России, а словно на пленэре в «Завтраке на траве» Эдуара Мане, шедевр этот, кстати, тоже присутствовал на стене то ли в оригинале, то ли в копии.

Кемаля и Шахназ закрутили, дамы общались с послом особенно нежно, в доказательство потрагивая его бюстом, оного было в избытке, и все хотели. Любезный Колосков подвел к нему надменную, тонкогубую, с серыми глазами.

— Мария Бенкендорф-Лобанова, заслуженная артистка РСФСР, звезда Большого театра. — представил он игриво.

— Ну, полно, полно, Димочка, не то сглазишь. — прервала она, блеснув зубами.

— Позвольте, но это старинная дворянская фамилия (посол тщательно изучал русскую историю), а говорят, что коммунисты всех. — он лишь сделал неопределенный щелчок пальцами, тут же испугавшись своей смелости.

— Как видите, я уцелела, — улыбнулась она, вызвав у него некую томительную сладость в животе. — Я хорошо стреляю из пулемета.

Юмор сей был неожиданно смелым, и посол подумал, что турецкий МИД сильно преувеличивает страх советского народа перед правительством, идея эта созревала у него давно, и он даже поручил военному атташе составить на этот счет справку в нейтрально-осторожных тонах и направить ее в Анкару.

Колосков не только знакомил, но и забавлял анекдотами.

— Француз, англичанин и русский говорили о женах. «Когда моя Мэри садится на лошадь, ее ноги достают земли, — хвалился англичанин, — но не потому, что в Англии низкорослые лошади, а потому, что у англичанок — самые длинные в мире ноги». Француз парировал: «Когда я танцую с Николь и держу ее за талию, то мои локти касаются друг друга, но не потому, что у французов длинные руки, а по той причине, что француженки имеют самые тонкие талии в мире». Дошла очередь и до русского: «Когда я ухожу на работу, то хлопаю свою Таньку по жопе, а когда возвращаюсь домой, жопа еще трясется. Но это не потому, что все русские бабы имеют жирные жопы, а потому, что у нас самый короткий в мире рабочий день!»

Апартаменты взорвались от хохота, шум медленно перетек в звон бокалов.

Шахназ тем временем обволакивал добродушный великан с белой кудрявой шевелюрой до плеч, предлагавший прогулку на яхте по восхитительной Москве-реке, обнимал очень осторожно за спину, а она увиливала, ссылаясь на морскую болезнь мужа, а великан настаивал и соглашался вместо мужа принять ее на борт с подругой и устроить настоящий спортивный праздник.

— Я подумаю.

К полуночи гости начали расходиться, кое-кто надрался и тоскливо блевал в туалете, ванную оккупировала влюбленная парочка, и отправлять естественные потребности приходилось во дворе.

Вечеринка пришлась Кемалю по душе — вот именно так нужно познавать национальный характер, быт и нравы! Не по книгам, не по отчетам, а именно с помощью обыкновенного человеческого общения! Утром он вызвал в кабинет военного атташе Назыма Денизджиерова.

— Нам следует активнее общаться с русскими, особенно с интеллигенцией.

— Согласен, однако боюсь, что все они связаны с КГБ, — отвечал атташе.

— Опять этот КГБ! — нахмурился посол. — Иногда мне кажется, что этим мы оправдываем свою пассивность. Кстати, мою жену пригласили в поездку на яхте, и мне хотелось бы, чтобы ваша супруга составила ей компанию.

— Может быть, и мне поехать с ними? — военный атташе был гораздо бдительнее посла.

…И снова бал, и снова блеск бриллиантов, на этот раз в Колонном зале в честь бенефиса Риммы Ивановской.

В черном бархатном платье, с розовой камеей на груди, она читала Блока под музыку Грига, волшебная зажигательная смесь, слезы на глазах, непрерывные аплодисменты и «браво!». В финале хлопали до умопомрачения, Ивановская, утопая в розах, сдержанно раскланивалась с публикой, ее голубые глаза, чуть загрязненные временем, блестели от счастья.

Затем пышный фуршет, где собрался цвет нации, друзья дома и сам министр культуры.

Николай Иванович честно сотрудничал с органами безопасности еще с тридцатых годов и подзаложил немало коллег-литераторов, не считая чиновников от культуры, иногда пересекавших ему дорогу. Сотрудничество это он считал естественным гражданским долгом и настолько им гордился, что на узких встречах друзей (между прочим, тоже агентов КГБ, о чем он не догадывался, веря в свою исключительность) провозглашал тост за героев-чекистов, скромно добавляя, что считает себя тоже чекистом. Это производило впечатление, и в литературных кругах ходили слухи, что он давно произведен в генералы и иногда, выезжая в святую обитель на Лубянке, надевает форму и ордена.

Римма тоже помогала органам чем могла, однако как самостоятельная единица котировалась невысоко, поскольку не обладала оперативной хваткой и не могла похвастаться высокой политической подготовкой, мешала ей и артистическая сумбурность, так что использовали ее лишь в паре с мужем, как своего рода декорацию.

Комплименты в адрес великой актрисы великолепно пережевывались вместе с осетриной и молочными поросятами, трупики которых устилали длинный стол.

— Я начал изучать русский и скоро буду читать ваши романы. — радовал Кемаль великого писателя.

— Русская культура затягивает, Кемаль, не боитесь ли вы, что, полюбив наш язык, вы захотите остаться в Москве навсегда? — опытный Николай Иванович без особого труда вел политический зондаж объекта разработки.

— Я слишком люблю рахат-лукум, — засмеялся посол и отправил в рот кусок осетрины.

Вдруг Ивановский засуетился, задергался, превратился в выходящую за все горизонты улыбку и затряс (двумя руками! как еще выразить свою любовь?) короткую толстую руку наголо обритого человека, затем галантно поцеловал руку его молодой спутницы в алом костюме, судя по пресному выражению лица супруги.

— Я хочу сделать вам приятное, дорогой Кемаль, и познакомить с Григорием Бесединым, личным помощником нашего председателя Совета министров.

Учтивые рукопожатия, банальные восторги по поводу бенефиса. Товарищ Беседин оказался отнюдь не тупым сановником и тут же процитировал стих Есенина «Никогда я не был на Босфоре, ты меня не спрашивай о нем.». Кроме того, он еще сказал несколько теплых слов об Ататюрке, которого приветствовал сам Ленин.