Павел Дартс - Крысиная башня-2

Не отвлекаясь от своего занятия, не поднимая головы, Вовчик согласно покивал:

- А как же, а как же!.. Никогда не знаешь, что и когда пригодится! И, что интересно, обычно всё, что заначиваешь «на всякий случай», когда-нибудь да пригождается… Чаще всего только жалеешь, что мало запас… вот что бы мне ещё хоть килограмм пять тротила тогда-то сменять!..

— Порвётся всё равно! — заглядывая ему через плечо, авторитетно заявил Бабах, — Тут прошивать надо!

— Может и порвётся… Но тут только трещина пока, так что пока сойдёт… — согласился Вовчик, — Порвётся — придётся более радикально… Зачистить, да прошить, да наклеить сверху… А так — на пару недель хватит. А что там через пару недель…

Он замолчал, и, чтобы не продолжать неприятную тему, принялся рассказывать:

— Вообще запасливость у меня с детства. Сам не знаю почему. С мамой вдвоём жили — как-то всё приходилось самим… Дома-то, — мы сначала не на проспекте жили, на окраине. Дом старый, постоянно что-нибудь по хозяйству делать надо было… Сначала мама, по-своему, по-женски; потом уж и я… Я всегда творчески подходил, не боялся этих, новаций… — он хмыкнул, засмеялся, вспоминая, — Помню, свет как-то отключили, — там это часто было. И свечка вся выгорела. Мама — что делать? А я говорю: «- Не бойся, мам, я сейчас новую свечку сделаю!» Взял спички… Пошёл в ванную — у нас там ванная ещё с титаном была; знаешь, Джон, что такое титан? Вот… Там, я знал, среди всякой всячины была коробка, куда мама складывала сухие обмылки, ну, кусочки от мыла, когда ими уже пользоваться было неудобно. Нет, не выбрасывали, что ты! — мы очень небогато жили. Их потом можно было размочить и в один большой кусок склеить; и опять пользоваться… Ну вот. Я оттуда обмылок взял — и старался его спичкой поджечь! А он, гад, не зажигался!

Вовчик опять засмеялся, вспоминая:

— Не зажигается и всё тут! Шипит, воняет, гаснет! Я ведь думал, что мыло — оно то же что свечка, на ощупь-то ведь так похоже! А, нет — не получилась из мыла свечка! Маме потом рассказал — она смеялась.

Отложил подклеенный сапожок; продолжил, вспоминая:

— Мы там с мамой уже тогда выживали как могли… Трудно было. Пока в центре квартиру не получили и не перебрались туда. Помогать некому было… Всё сами, многое — в первый раз. Помню, — я заболел… я вообще в детстве часто болел, этот у меня был, — хронический тонзиллит; ангины раз за разом. Врач сказал маме, что надо куриный бульон. А как раз тогда этот бардак в бывшем Союзе начался, когда в магазинах нефига… Ну, мама по частному сектору походила — купила петуха… Прикиньте! — живого петуха; принесла домой… Я его помню — тёмно-коричневый такой, встрёпанный, крикливый; глаз такой круглый, оранжевый… Ну что — как из него бульон-то варить? — умерщвлять же надо! Ну, мама решилась; взяла нож, топор, заперлась с петухом в ванной… Я на кухне сижу, жду что будет. В ванной вдруг кудахтанье, крики… эти, петушиные, в смысле, крики. Мама потом сказала, что он вырвался; она его по всей ванной ловила; хорошо, что она небольшая. Вот… Поймала всё же, ну и умертвила. Потом из этого петуха был мне бульон. А вся ванная была в перьях и в пуху. И в крови, как будто там стаю пернатых топором порубили!..

Он опять засмеялся:

— А что вы хотите; для женщины, хоть мама и жила в молодости в небольшом городке, при частном хозяйстве, — всё равно, ощипать и приготовить петуха это одно; а вот грамотно его жизни лишить — совсем другое!

— Угу, во всём важен навык! — хмыкнув, согласился Толик. Все с интересом слушали Вовчика — он впервые что-то надумал рассказывать о себе, о детстве. — Так тебя мама воспитывала?

— Ага, почти что. Мама, — и книги. Я читал в детстве очень много. Мама аж запрещала много так читать — нельзя, говорит, свихнёшься; иди на улицу поиграй! Ну, я играл; я как бы это сказать, вполне был социализированный… Не бука и не заучка какой. Но читал всё равно много. На улице что? — в войну, прятки, догоняшки всякие… вот в командные игры я никогда не любил. Прикинь — я ведь до сих пор в футбол играть не умею, не то что Вовка; он всегда капитаном был. Вовка-то? Вы его не знаете. Он в Оршанске сейчас. В принципе — наша последняя надежда, если Гулька добралась, конечно…

Вовчик тряхнул головой, опять отгоняя неприятные мысли; усмехнувшись, продолжил:

— Меня мама воспитывала… У нас, знаете, хоть отопление от котельной и было, но в доме ещё и дровяная печка была. Как у всех — отделение в сарайке во дворе, где дрова лежали. Дрова, кстати, заказывали — их привозили, чурбаками, потом мужчины сами во дворе их кололи — интересно смотреть! Я с тех времён много чего умею. Даже как свинью разделывать — в то время видел! Или там кроликов… А ты, Серёга, умеешь дрова колоть?

— Спрашиваешь! — важно ответил Сергей. А что, умею же! — подумал он про себя. — Хоть и не с чурбаков, а так-то в Башне сколько приходилось полы на топливо выламывать, пилить, потом раскалывать на полешки! Так что наверняка умею!

— Вот. Многие не умеют. Я тут насмотрелся, как эти, которые у Хрона сейчас в дружине, мувский молодняк, как они пытаются дрова колоть — это смех один! Ничо не умеют…

— А что ты вспомнил? — вернул его к повествованию о нелёгком детстве Бабах.

— Про дрова-то? Ну вот, они у нас были, в сарайке сложенные — мама кому-то платила, чтоб накололи. Но они длинные были. Так меня мама посылала их пополам рубить, и домой носить. Я малой ещё был, топор тяжёлый, тупой как… как Витька Хронов и его уроды. Я полешко ставил наискосок между чурбаком и стенкой сарая, и, по сути, не рубил, а ломал их пополам этим тупым топором… Тоже — навык! Как-то, помню, мама меня поздно вечером за дровами послала. А темно уже! — хоть сарай недалеко, а всё равно страшно ночью-то; я ещё тогда Гоголя читал, Вия — представляете! Я маме говорю: давай завтра, — а она нет, сейчас! Короче, заставила меня. Я фонарик взял, пошёл… Страаашно! Во дворе темно. Фонариком в сторону поведёшь — кажется, что кто-то в темноту, за углы шмыгнул! Очень страшно было! Сарай открыл, набрал дров — у меня там был запас наколотых, вернее, наломанных, — хы, я ж запасливый! — иду, а спиной повернуться страшно — вдруг та темнота сзади напрыгнет! Сердце колотится! К подъезду подхожу — а там мама стоит, и у самой всё лицо в слезах… Я ей говорю — чо ты, мам? А она — ничего, ничего, это я так! Со мной-то не пошла, меня одного отправила. Это я уже потом, намного позже, понял, что она меня так воспитывала тогда — раз отца не было. Но я тот поход за дровами ночью надолго запомнил! Эту темноту за спиной, откуда, кажется, кто-то может напрыгнуть!..

Все покивали, и Сергей тоже — да-да, мол, воспитание, оно… Толик насмешливо хмыкнул, со значением посмотрел на него, но ничего не сказал ему; а Вовчику: