Александр Золотько - Под грязью пустота

– Вы понимаете, что если со мной что-то произойдет…

– У меня будут проблемы? Мне будет хуже чем сейчас? Вы уверенны, что мне может быть хуже? Меня убьют? А меня уже убили. Вы и такие как вы. Я уже мертвый. Это уже не Саша Гаврилин. Это… Похоже на то, что это ваша смерть.

Очень приятно познакомиться. Вы разве не знали, что роль смерти теперь исполняют недавно почившие? Как эстафетная палочка, смерть из рук в руки. Не ожидали? Ничего, когда вы умрете, то сможете явиться к своему начальству и передать эстафету. Так вся Контора и вымрет.

Григорий Николаевич тихо застонал.

– У вас что-то случилось? – участливо спросил Гаврилин.

– Сердце.

– Что, у вас есть сердце? Бросьте. Не наговаривайте на себя.

– Вы не понимаете, что делаете, вы больны…

– Почему же это я не понимаю? Очень даже понимаю.

– Я не сделал вам ничего…

– Ничего плохого? Действительно, вы меня только подставили. Взяли и сдали Крабу. А так – ничего. Вы ведь не могли себе представить, что Краб может сделать с беззащитным человеческим телом? Не представляли?

– Я…

– Как вы могли подумать, что он может приказать вырезать у человека глаз? Или сломать ноги и руки. Не могли…

– Вы…

– Мы. Мы все. Те, кто хотел меня убить, и те, кого убил я. Мы. Все. Тут, возле вас. Оглянитесь. В этой жуткой загадочной темноте слышны их голоса. А их тени окружают нас…

– Прекратите паясничать!

– Я? Паясничать? Никогда. Я стал очень серьезным. Знаете, как взрослит, когда от твоего удара умирает человек? Или когда тебе удается разнести в упор человеку череп?

– Возьмите себя в руки…

– В руки… Уже взял. Когда решил организовать весь этот разговор.

Гаврилин протянул руку, нащупал лацкан пальто и притянул к себе Григория Николаевича:

– Ты умрешь. Сейчас. И даже не потому, что хотел моей смерти. Просто для коллекции. Я уже убивал из самозащиты, из сострадания, в перестрелке. Теперь я хочу убить для себя. Такое очень личное убийство. Как там в американских фильмах – ничего личного? Так вот, здесь, ничего служебного. Только личное.

Гаврилин толкнул Григория Николаевича. Тот упал на спину.

– Не надо!

Гаврилин не отвечая передернул затвор пистолета.

– Пожалуйста. Не надо, – попросил Григорий Николаевич тихо, потом сорвался на крик, – Не надо!

– Не нужно кричать.

– Саша!

– Вам не нравится результат ваших стараний? Понимаю, по вашим расчетам я уже должен был умереть.

– Нет. Ты… Ты не должен был… Это не входило… Это не так…

– Да? И как я по-вашему должен был выжить? Чудом? Так чудес не бывает. Меня просто должны были…

– Не так. Не так… Вас не должны были забрать из клиники… С вами должны были разговаривать там…

– Не должны? Вы не переоцениваете свое влияние на Краба?

– Все было под контролем. Все варианты были предусмотрены…

– Кроме этого? – Гаврилин тяжело сел на землю возле лежащего на боку Григория Николаевича.

– Ты мне нужен был живым. Ты мне полезнее живой…

– Смешно, а мне показалось, что вы бы сейчас отдали все, чтобы меня здесь не было, – ствол пистолета ткнулся в лицо Григория Николаевича.

– Я все объясню…

– А мне разве это нужно?

– Да, ты поймешь…

– Если захочу. После того, что вы со мной сделали…

– Что с тобой сделали? Идиот. Ты всегда был таким. Всегда. С самого рождения. Мы специально выбрали тебя из сотни возможных кандидатов. Потому, что ты был ничтожеством. Ты и остался ничтожеством! – Григорий Николаевич выкрикнул последнюю фразу фальцетом и закашлялся, – Ты…

– Ничтожество. Это я уже понял. Зачем же вам понадобилось ничтожество? Или я все-таки был уникальным ничтожеством?

– Мы отобрали вас две сотни. Весь твой курс, вся школа была оранжереей для выращивания ничтожеств, доведения вашего ничтожества почти до идеала. Неужели ты не задумался, по какому критерию отчисляли твоих соучеников? Проявил самостоятельность – отчислен. Продемонстрировал тонкий анализ – отчислен. В вас воспитывали только два таланта – послушание и жажду жизни.

– Послушание и жажду жизни, – повторил эхом Гаврилин.

– Да. Каждый из вас был отвратительным аналитиком и никудышним оперативником. Но как вы держались за жизнь. Как вы любили жизнь. Каждый из вас был готов, получив свое место под солнцем, зубами рвать каждого, кто посягнул бы на него.

– Селекцией занимались? Выращивали уродов?

– Знаешь, как выбраковывают помет бульдогов? – Григорий Николаевич со стоном попытался сесть, но Гаврилин удержал его на земле, – не знаешь?

– Это не входило в курс воспитания ничтожеств.

– Не входило. Когда появлялись щенки у особо породистых бульдогов, им давали немного подрасти, пока немного не укреплялись зубки. Потом выбирали самого крупного в помете, давали вцепиться в палку, а потом отрубали голову.

– И это положительно влияло на всех остальных щенков?

– Если и после смерти зубы не разжимались, и голова продолжала висеть на палке, остальным щенкам помета разрешали жить и продолжать род. Нет – всех уничтожали, чтобы не портили породу.

– И?

– Не понял?

– Вы выбрали меня, чтобы проверить весь помет?

– Дурак. Мы выводили новую породу. И отсев был очень серьезным. Вас было сто пятьдесят человек на первом году обучения. Через пять лет закончили школу только семьдесят три…

– Не так чтобы очень большой отсев, один к двум.

– На первом задании погибло семнадцать человек и еще десять было выбраковано. Нами выбраковано.

– Убили?

– Да.

Гаврилин вспомнил свое первое задание, душный июльский курорт:

– А я, значит…

– Тебе повезло. И во втором задании тоже. Тут отсев был пожестче.

– Сколько нас перевели в третий класс?

– Восемнадцать человек.

Гаврилин закрыл глаза. Восемнадцать человек. Из семидесяти трех. Кто уцелел из тех, с кем он учился вместе?

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем все это было сделано? Ради чего? Или кто-то получил от этого удовольствие?

– Удовольствие? – Григорий Николаевич закашлялся. – Дурак. Удовольствие. Мы создавали инструменты. Точные, безошибочные инструменты. Предназначенные для выполнения очень тонких операций.

– Запугать уголовников?

– Взять власть.

– Что?

– Взять власть. Ты не поймешь…

– Вы отбирали особо тупых…

– Нет, не тупых. Мы отбирали людей, которые никогда самостоятельно ничего не смогли бы добиться. Несколько лет для каждого из них готовили маршрут наверх. Для каждого – свой собственный. Став на этот маршрут вы должны были дойти до его конца не благодаря своим талантам, а благодаря своим недостаткам. Трусости, жадности, слабости. На самый верх.

– И что, сейчас еще в восемнадцати городах такие же ничтожества как я завели знакомства с местными авторитетами?..