Александр Тамоников - Волынская мадонна

Он прикорнул на жестком диване в соседнем кабинете и в шесть вечера вскочил с больной головой. Надо же, целых два часа проспал! Сколько полезных дел можно было сделать за это время!

Зевающего Гальперина майор отправил спать на тот же диван, сам сидел за столом, нахохленный как петух, листал какие-то бумаги. Его не покидало странное чувство, что пока он спал, произошло нечто очень важное.

– Разрешите, товарищ майор? – В кабинет просунулся капитан Кисляр. – К старшему сержанту Гусличу обратился местный житель, некто Левко Кирык. У него есть интересная информация по поводу одного из наших фигурантов. – Глаза капитана как-то плотоядно заблестели. – Он сейчас у меня в кабинете. Привести к вам или сами пожелаете подойти?

У Станислава неприятно засосало под ложечкой. Он предпочел размять кости, прогулялся.

В епархии Кисляра под хмурыми взорами двух оперативников прозябал мужичок не самого аристократичного вида, в залатанном пиджачке, мешковатых брюках. Он нервно приглаживал пятерней чахлые волосинки на макушке, заметно волновался.

– Вот это и есть наш дорогой Левко Кирык, – представил его Кисляр. – Ребята, спасибо, погуляйте.

Сотрудники НКВД послушно испарились. Мужичонка вскочил, вытянулся по стойке смирно.

– Вольно, пан Левко! – заявил Шелест и усмехнулся: – Сиди уж, нечего тут прыгать. Признавайся, чем знаменит.

– Мы чуть не шлепнули этого паршивца в прошлом месяце, – проговорил Кисляр. – Сейчас в аккурат сороковины справляли бы. Но он вроде одумался, на путь исправления встал, даже пару схронов нам выдал. Пан Левко у самого Назара Горбацевича в охранном взводе лямку тянул. Сейчас на элеватор чернорабочим устроился, семью кормит. Двое детенышей у него.

– Федор Ильич, побойтесь Христа, – взмолился Кирык. – Вы же про меня знаете, чего неправду-то вешаете? Я у бандеровцев всего полмесяца пробыл. Хлопцы по дворам ходили, насильно меня загребли. Служить, говорят, некому, нашу родную украинскую независимость защищать. Да откажись я, сразу к стенке встал бы. Не был я у Горбацевича в охране. Там настоящие псы служили. Меня просто иногда временно привлекали для усиления, ставили на пост у штаба. А как ногу сломал в августе, так сразу утек из этой армии. А что, причина уважительная, им сломанные ноги не нужны. Разрешили мне к семье вернуться эти отцы-благодетели, чтоб их!..

– А теперь про тот самый вечер, Левко, после польской резни. Ты бабу еще помянул.

У майора снова неприятно засосало под ложечкой, но он не менялся в лице.

– А, про эту бабу, – Левко озадаченно почесал затылок. – А что же про нее рассказывать-то, гражданин начальник? Баба как баба. Только странная какая-то. В общем, так было дело, гражданин начальник. Я и не вспомнил бы о ней ни хрена, но гражданин капитан меня подталкивал, возвращал к тому дню. Вот и всплыло.

– Короче! – потребовал Шелест.

– Пятнадцатого июля прошлого года это было. Вы не подумайте, я не участвовал в истреблении ляхов. Это проверить можно. Мы с хлопцами штаб охраняли в Возыре, нас на усиление прислали. Да и слава богу. Я к полякам хорошо отношусь. За три дня до этого люди Горбацевича гуляли по району, жгли все подряд, ляхов резали и стреляли. – Кирык поежился. – Потом два дня потише было. Так вот, пятнадцатого вечером…

– Ты уверен, что это было именно пятнадцатого? – перебил его Шелест.

– Да, гражданин майор. Ведь на следующее утро нам объявили, что партизанскую базу накрыли и всех, кто там был, к праотцам отправили.

Слушать этого мужика было трудно и неприятно. Суть его рассказа сводилась к следующему.

Штаб Горбацевича в Возыре располагался в средней школе, стоявшей на улице Загорской. Кирык и сам когда-то учился там.

Он стоял на посту недалеко от лестницы, зевал, очень хотел спать. Тут-то Кирык и заприметил эту бабу. Часов девять вечера было, уже электричество включили. Она в сопровождении офицера шла по коридору, вся измазанная, в легкой фуфайке. Месяц жаркий, но если ты в лесу живешь, то без этой одежки не обойдешься.

Они прошли мимо Левко, остановились у кабинета Горбацевича. Он облюбовал себе учительскую.

Офицер постучал, баба платок сняла, волосами эдак тряхнула, чтобы легли красивее, повертела головой. В этот момент Левко ее и «сфотографировал». Миловидная такая, молодая. Дверь открылась, оба зашли в учительскую.

Потом Горбацевич на лестницу вышел, и беготня началась.

– Опознал он эту бабу. Я показал ему фотографию Олеси Приходько, – торжественно заключил Кисляр.

– Ага, как сунул мне гражданин капитан под нос фотокарточку, так я и задумался. Ведь видел уже эту гражданку, – поддакнул Кирык. – Долго думал, вспоминал. А потом как молнией по башке!..

Майор сохранял показную невозмутимость, а внутри у него все кипело, включилась вибрация. Вот он, момент истины. Не лежала Леся в овраге без сознания, когда товарищи ее пропали. Она добралась до Возыря и явилась в школу, где ее проводили к Горбацевичу.

Он мрачно смотрел, как смущенный Кирык подмахнул какую-то бумажку и засеменил из кабинета.

«Этот тип может врать, – твердил про себя Шелест. – Мужичонка хитрый, себе на уме, сбрешет и не покраснеет. Может, добровольный сообщник бандитов или они его заставили. Пойди проверь. Сейчас уже никто не восстановит события того вечера. Посмотрим, что скажет Леся».

– Мне жаль, товарищ майор, – пробормотал Кисляр.

Он пристально наблюдал за лицом майора, о чем-то явно догадывался. Тоже хитрый змей.

– Надо допросить Приходько. Всякое случается.

– Допросим, – отрезал Шелест. – Отправьте человека за этим субъектом, Федор Ильич. Глаз с него не спускать! Попытается с кем-то связаться – следить, не брать без моего приказа.

Станислав разбудил Гальперина, ввел в курс. Тот моргал, тер виски. Потом, когда спускались в подвал, ворчал, мол, теряем красивых женщин одну за другой. Сперва по ранению, потом по причине предательства.

– Ты сам-то веришь, командир, что Леся Приходько могла предать целый партизанский отряд? – Он дерзко посмотрел майору в глаза и понизил голос, чтобы не услышал часовой.

Шелест колебался. Доверять на сто процентов нельзя абсолютно никому. Советская власть, конечно, родная и справедливая, но временами такое творит!..

Гальперин понятным жестом удалил часовых подальше, сунул Шелесту ключ. Майор распахнул дверь одиночной камеры, оглядел выщербленные стены, крохотное зарешеченное окно под потолком, выходящее на улицу, женщину, сидящую на нарах в смиренной позе.

Она сразу почувствовала недоброе, прочитала в глазах майора что-то страшное для себя, побледнела и поднялась. Задрожали губы, симпатичное лицо быстро обрастало пятнами.

– Мы тут кое-что выяснили, Олеся Владимировна, – вкрадчиво начал Шелест. – Давайте начистоту. Это ведь вы продали Горбацевичу партизанский отряд Глинского?