Владислав Ахроменко - Дембель против бандитов

Однако теперь воспоминания не радовали, а, наоборот, злили. Поднявшись с кровати, Прокоп взял бутылку пива, вышел во двор, уселся на подсохшее под солнцем крыльцо, закурил лениво…

Сколько ему тут торчать — сутки, двое, трое?.. Или неделю? Илья, которого они ищут, превратился в некий фантом, призрак… Он был где-то здесь, может быть, рядом, но пока не давал о себе знать.

— Ну и лохи же мы с Антипом, — негромко произнес он, открывая бутылку. — Хотели как лучше, как в кино. А получилось такое, бля… Вот и делай после этого людям добро…

В жизни каждого человека бывают минуты, когда прожитые дни кажутся серыми и бессмысленными, когда груз прошлого давит чугунной плитой, когда все вокруг представляется гадким и унылым, когда в мозгу скользит ядовитой змеей мысль: жизнь не способна измениться к лучшему, и завтрашний день будет еще хуже сегодняшнего…

В такие жуткие минуты очень хочется наложить на себя руки.

Именно такое настроение было у Димы Ковалева в один из тех пасмурных, тяжелых январских вечеров, когда он, привезенный Яшей в Новоселовку, сидел у окна в своей инвалидной коляске, наблюдая, как по слякотному двору носится спущенный на ночь пес. Летает из одного конца двора в другой, лает, злится, а за ним свистит цепь на длинной железной проволоке, протянутой через весь двор.

А чего летает?

С какой целью?

Лишь цепь звенит на стальной струне: шшшши-ик, шшшши-ик…

Псу хорошо. У пса есть хозяин. Любит его Яша, кормит, лелеет, за ухом треплет, даже ветеринара, когда надо, вызывает.

А он, Дима, один на всем белом свете. Никого он не любит и никем не любим, никому не нужен. И нет в его жизни смысла.

Отъехав в инвалидной коляске в сторонку, Дима извлек из кармана притушенный сигаретный окурок, закурил, закашлялся.

Мысли, черные как антрацит, постепенно заполняли его сознание.

Зачем он живет?

Какой смысл в его существовании?

Смысл один: стоять на рынках да вокзалах, веселить народ частушками, унижаться, выпрашивая деньги на протезы. Вот и получается, что единственная человеческая ценность бывшего защитника Отечества — его убогость и инвалидность. И это — в двадцать четыре-то года… Да и какие на хрен протезы! — подаяние все равно забирает цыган Яша, давая взамен скудный стол, крышу над головой и иногда, как сегодня вечером, — стакан дешевой водяры, чтобы смирным был. Рано или поздно приестся физиономия инвалида в этом городке, и сбагрит его Яша куда-нибудь: или на другого «батрака» обменяет, или продаст. И по новой… пока в третьем месте не приестся. А дальше — сопьется и подохнет.

Он, Митя, раб. Вроде тех, что работали на строительстве египетских пирамид или Великой китайской стены. Только надсмотрщика с воловьей плетью или бамбуковой палкой не хватает. Он не принадлежит самому себе. Он ни на что не имеет права: ни на свободное время, ни на естественные человеческие желания. Даже аккордеон, на котором играет на улицах, и инвалидная коляска и то не его. И выхода никакого не видно…

Притушив сигарету и спрятав окурок в карман, Дима вновь тяжело вздохнул.

Был у него единственный шанс начать новую жизнь, когда встретил он в этом городе Илюху Корнилова. Хороший пацан оказался — честный, порядочный, а главное, участливый. Жаль, что раньше, в армии, с ним поближе не сошелся. Может, и получилось бы что у них в военкомате. Может, и отыскались бы его, Ковалева, документы. Может, и вспомнило бы государство, что в долгу оно перед своим защитником, а вспомнив, может, и помогло бы…

Но все пошло прахом.

Тот самый кривоносый, что недавно рядом с вокзалом глумливо требовал сыграть Полонез Огинского, увез Илью неизвестно куда. И кто знает — жив теперь Илюха или нет.

И впереди у него, Димы, — полная безнадега, и никакого просвета не видно.

Так стоит ли дальше жить?

Кстати или некстати вспомнилось: ростовский госпиталь, палата, переполненная такими же несчастными, как и он, безрукими да безногими, вонь, грязь, вороватые рожи санитаров, серый бетонный забор за окном и такое же серое небо над городом… Тогда Дима, не видя никаких жизненных перспектив, решил наложить на себя руки. Бритвенным лезвием порезал полосами казенную простыню, скрутил жгуты, перевязал их, попросил санитара отвезти его в пустынную ординаторскую — там стоял телефон, и Ковалев сказал, что якобы ожидает звонка из дому. С трудом взобрался на стол, сделал петлю, накинул ее себе на шею, а другой конец привязал к высоко висевшему бра… Толчок от стены руками — и ощущение полной невесомости. Но жгут не выдержал тяжести тела, оборвался. Прибежали санитары, опрокинули на спину, стали бить: ты, мол, сука, удавишься, а нас потом военная прокуратура раком поставит и под суд? Так на, сука, получи ботинком меж своих обрубков!

Вот и вышло: он, Дима, даже жизнью своей распоряжаться не может.

А почему, собственно, не может?!

Может!

Развернув коляску на месте, инвалид торопливо покатил в соседнюю комнатку, где жили точно такие же, как и он, «батраки». Таких комнат в доме было три: в одной, самой маленькой, обитал Ковалев, в другой — две «батрачки», Клавка и Танька, в третьей, самой большой, — безрукий дядя Гриша, косивший под ветерана Великой Отечественной, слепец в синих очках, алкоголик Валера, обычно изображавший из себя «беженца из Таджикистана», да двое мальчишек-беспризорников. Тот, что постарше, до сих пор ошивался где-то в городе (Яша иногда заставлял мальчонку работать на железнодорожном вокзале «в ночную смену»), а младший, Саша, лежа на грязном покрывале кровати, читал растрепанную, без обложки, книгу. Удивительно, но Саша, которому было не больше тринадцати, из всех товарищей по несчастью стал единственным человеком, с которым Дима поддерживал отношения.

История Саши достаточно типична: мать-алкоголичка, зачавшая ребенка неизвестно от кого, квартира на окраине Смоленска, превращенная в «малину», толпы мужчин, грязь, мат, бормотуха, поножовщина и, как следствие, — суд, условный срок и лишение ханыги-мамы родительских прав. Школа-интернат в Костроме, грязные поползновения воспитателя, бегство, ночевки на вокзалах, в подъездах да предназначенных к сносу домах, мелкое воровство, ментовские приемники-распределители, вновь вокзалы, вновь воровство и неожиданное предложение какого-то бородатого цыгана в Шуе: хочешь хорошо жить? А дальше — попрошайничество в Иванове, попрошайничество в Рязани, попрошайничество в Обнинске, попрошайничество в Калуге… Цыган Яша, которому мальчонку продали в Калуге, и привез его в этот городок.

Все это Дима знал по рассказам самого Сашки. Знал он и другое: у этого пацаненка есть свое сокровище — дорогой перочинный ножик. Пузатенький, красненькие бока с белым крестиком. Два лезвия, отвертка, штопор, пилочка для ногтей, маникюрные ножнички, открывалки для пива и для консервов, даже пинцет и зубочистка. Швейцарский офицерский называется. Ковалев был единственным, кому мальчонка доверил эту тайну: мол, еще в прошлом году в Бологом из открытой машины спер. Этот-то ножик и нужен был теперь инвалиду…