Федор Бутырский - Прокурор для Лютого

Интимная полутьма, ненавязчиво звучащий Вивальди, эдакий звуковой фон, низкая стойка благородного мореного дуба, бутыли с экзотическими напитками, дивные кофейные ароматы, бармен: прямой приглаженный пробор, дрессированная улыбка, осторожный взгляд, отработанная мягкость в движениях, аккуратный английский костюмчик — точно комсомольский деятель районного масштаба начала-середины восьмидесятых. Весь такой примерненький, приторный, зализанный… Типичная сволочь, короче говоря.

Прокурор любовно прихлебывал уже остывший кофе, а собеседник, ввиду больного сердца — исключительно минеральную воду. Шутили, улыбались, обменивались ни к чему не обязывающими фразами — это была пауза, сознательно затянутая с обеих сторон; каждый выжидал, что беседу о главном начнет другой.

Наконец функционер, не выдержав, поинтересовался осторожно:

— Ну, какие у нас новости?

Он сознательно произнес «у нас», таким образом давая недвусмысленно понять, что Прокурор выступает в этом проекте подельником, скованным одной цепью с ним, функционером — да и не с ним одним.

— Уже работаем, — растерянно кивнул Прокурор, степенно поправил любимые старомодные очки в золотой оправе и, отодвинув чашечку с кофейной гущей на край стола, продолжил: — Все утряслось, все в порядке. Деньги не у поляков — это было понятно с самого начала. Да и говорить об этом не стоит.

— Тут, в России? — собеседник понятливо покачал головой.

— Больше негде.

— Вы нашли их?

— Отследили, — Прокурор как и положено в таких беседах, был обтекаем и уклончив.

— И у кого же они теперь? — седовласый нетерпеливо подался корпусом к собеседнику.

— У того, у кого и должны были оказаться, — обладатель золотых очков производил впечатление человека открытого, честного. — Все встало на круги своя. Просто произошла небольшая, непредвиденная заминка… Несколько действующих лиц перепутали свои роли. Красные негодяи решили прокрутить деньги у синих негодяев, но тут появились черные негодяи и решили всех кинуть…

— Под «красными негодяями» ты, несомненно, имеешь в виду нас? — слишком откровенная шутка, тем не менее, пришлась явно по душе.

Прокурор поджал губы.

— Несомненно. Под «черными» — одну бандитскую группировку, а под «синими негодяями», татуированными, то есть, — расшифровал он, — другую… Дело не в определениях. Кто теперь в России может определить со стопроцентной уверенностью: где бандиты, а где — нет, где негодяи, а где — порядочные люди?

— То есть, ты хочешь сказать, что теперь все наконец идет по плану? — не обратив внимание на последнее обобщение, несомненное и емкое, поспешно проговорил функционер. — Теперь мы можем не волноваться?

— Именно это я и хочу сказать.

— Гарантии? — кратко поинтересовался седовласый, не сводя глаз с собеседника.

— Мое слово, — столь же кратко ответил Прокурор, имея в виду крайнюю щепетильность ситуации, и неожиданно уточнил: — Неужели недостаточно? Или ты хочешь быть втянут в этот проект сам?

— Нет, достаточно… — натянуто заулыбался функционер, прекрасно понимая, что откровенность его давнего приятеля немного выходит за рамки приличий, становясь пугающей. «Русский оргазм» и все, с ним связанное, — вещь предельно конфиденциальная. И так все понятно, без прозрачных намеков…

Беседа за столиком вновь стала отвлеченной, а потому раскованной — последние кремлевские новости, сплетни, слухи о грядущих перемещениях и назначениях: за время, проведенное в больнице, один из основных вкладчиков несколько поотстал от жизни.

Неожиданно, запнувшись на полуслове, седовласый поинтересовался:

— Ты мне еще перед болезнью говорил, что это… не обыкновенный препарат, — было видно, что этот человек сознательно избегает употреблять слово «наркотик», — а нечто иное. Как там в меморандуме написано — «создает иллюзию полного счастья»?

— Вот-вот.

Прокурор смотрел на высокопоставленного визави с плохо скрываемой иронией. Он отлично знал этого человека — настолько отлично, что мог почти со стопроцентной уверенностью сказать, о чем теперь тот поведет речь. По глазам функционера, по его слишком умному виду было понятно: сейчас он наверняка изречет нечто очень-очень солидное — конечно же, не собственную мысль родит, не хватит на такое, но, напрягши память, извлечет какую-нибудь затертую, но глубокомысленную цитату (говорят, он славился знанием цитат еще со времен учебы в Высшей Партийной школе). Вскользь, отвлеченно, чтобы затем вновь плавно и как бы незаметно вырулить на главное: особенности «русского оргазма» в его воздействии на человеческую психику. Так оно и случилось…

— Не помню кто именно, но один из великих сказал: чтобы человек стал счастливым, надо или опустить планку желаний и потребностей в сознании человека, или поднять эту планку в его реальной жизни… — голос седовласого звучал предельно серьезно — ну точно у лектора общества «Знание», выступающего в сельском ДК.

— Опустить потребности до возможного или поднять возможное до желаемого, иначе говоря, — уточнил Прокурор, глядя на любителя мудрых мыслей. — И если мы с вами, то есть государство, не способны на второе, попытаемся при помощи этого порошка сделать хотя бы первое. Создать у людей массовую иллюзию, что они хорошо живут и потому счастливы.

— Именно.

— А в подтексте доказать, что все люди — хрюкающие у корыта свиньи? — теперь оппонент не мог удержаться от сарказма.

— А что — разве не так? — с пугающей откровенностью спросил седовласый.

Прокурор повертел головой — так, будто бы ворот его белоснежной рубашки натирал шею.

— Нет, нет, не то…

— А что — то?

— Стать хрюкающим у корыта парнокопытным можно даже в том случае, когда планка существования поднята на высоту, до которой никогда не дотянется пятачок… Но состояние парнокопытности у корыта не имеет никакого отношения к счастью. Да и планку можно поднимать до бесконечности: вон, у твоего друга, хряка Паши на погоне — три звезды, а у хряка Степаши — две, но зато в корыте у хряка Степаши баланда повкусней, кусок сала аппетитно так плавает, да и на последнем саммите хряк Степаша на целых два места к самому хозяину кормушки ближе сидел… — обладатель очков в золотой оправе примирительно улыбнулся.

— То — у нас, а то — у них, — подытожил функционер, нисколько не обидевшись за хряков: понял, что разговор становится слишком скользким, а потому — опасным.

Несомненно — под «нами» он понимал и хряка Степашу, и хряка Пашу, и себя и, конечно же, Прокурора, а под «ними» — безликую массу, именуемую святым понятием «народ».

Бармен, неслышной тенью скользнув к столику, молча поставил перед Прокурором текилу — в это самое время зазвонил сотовый телефон.