Александр Шувалов - Ахиллесова спина

– Ну и вонь, – пожаловался мой спутник. – Как из…

– Неужели? Ладно, сейчас что-нибудь придумаю. – Я закурил и поинтересовался: – Так лучше?

– Намного, – ответил он и тоже полез за куревом.

Полиции в аэропорту этим вечером было гораздо больше, чем обычно. А еще по залу болтались глазастые персонажи, бездарно изображавшие прибывающих, убывающих, встречающих. Они вертели головами по сторонам, кого-то высматривая. Давешний блондин, на сей раз в шортах и пестрой гавайской рубашке, восседал на высоком табурете в баре, грустно пил виски как воду и делал вид, что радуется жизни.

Я бросил взгляд влево. Гор стоял у стойки регистрации, а какой-то тип в штатском просвечивал ему ладони ультрафиолетом. Как я успел заметить, так поступали со всеми рослыми темноволосыми мужчинами старше тридцати и просто брюнетистыми. Потом он забрал со стойки паспорт с билетом и посадочным талоном, повернулся и еле заметно подмигнул мне.

Прощай, Гор, славный улыбчивый парень с искалеченным телом и очень даже здоровой душой. Спасибо тебе за все. Даст бог, еще свидимся. Не такая уж она и большая, эта наша планета.

– Твоя очередь, Томас.

– Сейчас. – Я выдал самый похабный анекдот из тех, которые знаю, про пастушку, трех монахов и козла-педофила.

Я был глубоко убежден в том, что такая вот история способна надолго вогнать в краску даже тружениц постельного фронта с трех вокзалов в Москве. До тех самых пор, пока я не услышал кое-что из уст моих новых друзей, учителей начальных классов.

Их было четверо. Рослая блондинка с пышными формами и две брюнетки. Одна плоская и тоже довольно высокая, другая низенькая и круглая как мячик. При них очкастый мужичок с длинными рыжими волосами.

Выражаясь баскетбольным языком, я подставился под блондинку, получил мощный толчок и с писком отлетел в сторону.

– Пожалуйста, извините.

– Что вы, моя госпожа, это я был так неловок.

– Вы немец? – удивилась красавица.

– Увы, только по матери, – с искренним огорчением отозвался я.

С минуту мы смотрели друг на друга, а потом расхохотались так громко, как умеют только немцы, оказавшиеся за пределами фатерлянда. Уж больно я оказался похож на задохлика из их компании по имени Франц. Правда, для этого мне пришлось провести несколько часов перед зеркалом, а он заполучил всю эту красоту от природы-матушки.

Потом мы дружно проследовали в бар, где принялись с энтузиазмом поглощать… нет, вовсе не то, что здесь называют пивом. Ни один человек, хоть раз попробовавший его, настоящего, нипочем не станет глотать эту мочу с консервантами, ее же вкусом и запахом. Мы ударили по виски, немного отполировали его джином и дружно перешли на ром.

– Томас, – представился я компании. – Немец по матери и в душе.

– А кто ваш отец, дружище? – поинтересовался Франц, единственный мужчина в компании, не считая меня.

– Ирландец, – грустно ответил я и вздохнул: – Он разбил сердце моей матушке.

– А она?.. – участливо спросила Хайке, та самая блондинка с крупными формами.

– А она оставила его без гроша при разводе и отсудила дом в Дублине!

Дружный смех и аплодисменты, переходящие в овацию.

– Еще по стаканчику? – предложил я.

– А то! – восторженно заорал Франц. – Кстати, анекдот по этому поводу. – Тут сей фрукт выдал такое, что у меня пятки покраснели.

– Он душка, не правда ли? – проорала мне на ушко красотка Хайке. – А уж какой шутник!

– Точно, – согласился я. – Еще какой.

– Это мой муж! – гордо призналась она. – Бывший. – Она кокетливо ущипнула меня за задницу, как раз за то самое место, которым я приложился о канализационный люк.

Время до посадки пролетело быстро, незаметно и весело. Все мы были настолько незакомплексованы и очаровательны, что оказались в самолете в числе первых. Сотрудники аэропорта поспешили побыстрее затолкать нас на борт, потому что своими воплями и жеребячьим ржанием мы напрочь перекрывали сообщения по громкой связи и даже шум двигателей самолетов.

– Увидимся, сладенький! – промурлыкала Хайке и лизнула меня в ушко.

– Само собой, – отозвался я и пошел вперед по салону.

Прощай, красавица. Ко времени прибытия в Мюнхен ты протрезвеешь и превратишься в строгую и чопорную училку. Вот так, толком не начавшись, и заканчиваются курортные романы.

Я подошел к своему креслу. Место рядом уже было занято.

– Добрый вечер, – учтиво поприветствовал я соседа у окна.

Пожилой джентльмен повернулся ко мне. Я внимательно посмотрел на него, и ноги мои подкосились от ужаса. Самое страшное, что может случиться с пассажиром воздушного лайнера – это заполучить в соседи неутомимого говоруна-всезнайку. Именно мне выпал этот счастливый билет. Не успел я приземлить пятую точку на кресло, как он затянул монолог и не прекращал его до самой посадки.

В чем смысл жизни? Для одних – жрать тазиками белужью икру и запивать сию прелесть кислым французским шампанским по пять тысяч ихних условных единиц за бутылку, для других – плавать по теплым морям на яхте размерами с линкор или спускаться с гор зимнего курорта для избранных прямиком в койку к моделям. Заседать в какой-нибудь думе, надувать щеки в высоких кабинетах, отдыхать от трудов праведных среди своих где-нибудь на Сардинии, летать на крутой тачке, естественно, по встречке. С мигалкой, конечно, куда же без нее.

Для меня, сам не знаю почему, это смотаться к черту на рога, отработать как надо и вернуться к своим. Сколько лет прошло, а до сих пор в глазах искры от того костра, а на губах вкус горячего как огонь светло-коричневого изделия иркутской чаераскрасочной фабрики. Нигде и никогда потом не пил ничего более вкусного.

И, конечно же, та песня. Ее душевно хрипел Витек Фесенко из Крыма и сам же терзал гитару.

Известный в батальоне романтик войны, старший лейтенант Худенцов по прозвищу Сто четыре дурака на полном серьезе утверждал, что автором этой песни является какой-то замполит, героически павший в бою. Мы не особо-то ему и верили.

Как позже выяснилось, совершенно правильно. Кто-то просто переработал «Баксанскую фронтовую», сочиненную в сорок третьем году бойцами сводного отряда альпинистов 897 горно-стрелкового полка, воевавшими в районе Приэльбрусья. Кстати, здорово получилось.

Но давайте вернемся к моей нелегкой судьбе. Так уж вышло, что с тех пор я постоянно куда-то уезжаю, а потом обязательно возвращаюсь. Только вот костер тот давно прогорел, чаю никто не наливает, да и песню спеть некому. Витек погиб на той войне, да так страшно, что и врагу не пожелаешь.