Евгений Сухов - Убить Сталина

В его взгляде было нечто большее, чем просто личная неприязнь.

— Сейчас мы с тобой поквитаемся, большевичок! — выкрикнул Мартынюк, размахивая колом.

Удар! Мимо! Еще один замах, опять в пустоту! Заостренный деревянный конец едва не цеплял лицо, и на разгоряченной бегом коже Таврин чувствовал злой ветерок от этих мощных взмахов, слышал, как примитивное оружие Мартынюка со свистом рассекает пространство.

В какой-то момент Таврин хотел развернуться и, петляя зайцем, укрыться в ближайших кустах. Но генетическая память, доставшаяся от первобытных предков охотников, неожиданно воскресшая в этой экстремальной ситуации, предупреждала о том, что он не успеет пересечь открытое пространство. Важен фактор внезапности! Таврин продолжал действовать на рефлексах, отработанных в боевой обстановке. Умело уклонялся, отпрыгивал в стороны, заставляя Мартынюка терять равновесие. Но тот, широко расставив ноги, упрямо продолжал наступать, орудуя заточенной палкой, как обыкновенной дубиной.

Вряд ли в программе разведшколы было заложено это задание, просто этот упертый хохол хотел его убить.

Отступая, Петр даже не удивился тому, что уверенно обходит многочисленные камни, торчащие на тропе, не глядя перепрыгивает неглубокие рытвины и поворачивает в нужную секунду. Стараясь смотреть прямо в глаза Мартынюку, он, ведомый подсознанием, видел и отмечал то, что находится на периферии его зрения.

Увлекшись, Мартынюк не заметил, что в шаге от него находится внушительная глыба из песчаника. Гальки разного размера, спаянные между собой рыжим песчаником, напоминали глаза каких-то доисторических животных, не без интереса всматривающихся в жестокое единоборство. Вот сейчас его противник наступит на эти окаменевшие глаза, причинив им тем самым боль, а уж они его не простят!

Еще полшага, еще чуток… Таврин понемногу отступал, поединок должен напоминать преследование. Чаще всего худшее происходит в самой безобидной ситуации. Шагнув шире, чем следовало бы, Мартынюк ногой угодил в глыбу песчаника, и камень, противясь насилию, пошатнулся, сбрасывая с себя его ступню. Равновесие было потеряно всего лишь на какое-то мгновение. Беспомощность, плеснувшая в его зрачках, стала сигналом к нападению, и Петр, не мешкая, шагнул вперед, ухватился за кол и с силой дернул его на себя. Мартынюку следовало бы отпустить палку, тогда еще можно было устоять, но, разгоряченный противоборством, он подался вперед, продолжая крепко сжимать свое оружие. Выцветшая пилотка отлетела в сторону, а Мартынюк, грохнувшись коленями о камень, распластался у его ног.

Вот она, жестокая действительность.

Таврин видел голову, висок Мартынюка. Череп в этом месте гораздо тоньше. Достаточно ткнуть посильнее пальцами — и его можно проломить, как яичную скорлупу. В этот момент Таврин даже не испытывал к Мартынюку какой-либо злобы. На нее не оставалось времени, просто могучий инстинкт выживания и неимоверная жажда жизни заставили его вскинуть ногу и пнуть в ямочку на виске. Таврин почувствовал, как кость, хрустнув, поддалась.

Вздрогнув всем телом, Тарас коротко вскрикнул и, дернувшись, расслабленно вытянулся.

Взбудораженные рефлексы продолжали чутко реагировать на происходящее, подмечая малейшие изменения в окружающем. Но, кажется, картины, отпечатавшиеся в подсознании, не представляли угрозы. Взволнованно застрекотала над головой сорока и, пролетев над оврагом, скрылась в вершинах деревьев. Вокруг царила тишина, если не считать предсмертного крика Мартынюка.

Возбуждение понемногу улеглось. Восстановилось дыхание. Через какую-то минуту его внутреннее состояние придет в равновесие.

Надо действовать!

Наклонившись, Таврин увидел, что череп у Мартынюка с правой стороны проломлен, из пролома скупо сочилась кровь. Приличный удар. Глаза Мартынюка были открыты и смотрели как-то отрешенно и спокойно.

Поднатужившись, Таврин столкнул тяжелое тело на дно каменистого оврага. Раздался глухой удар о камни, с тихим шорохом просыпался галечник, и все стихло. Упав в расщелину между двух каменных глыб, Мартынюк был почти незаметен с тропы.

Эрнст Кальтенбруннер подошел к окну и слегка отодвинул занавеску. Начальнику Главного имперского управления безопасности полагалось соблюдать осторожность и тем более оберегать свои личные секреты от глаз посторонних. Глупо было бы сообщать, что намеченное совещание он перенес на пять часов вечера только потому, что решил встретиться с женщиной (каким-то невероятным образом, пусть даже на сравнительно короткое время, она сумела заполучить над ним власть, и это Кальтенбруннеру не нравилось).

На улице никого. Только под окнами на противоположной стороне улицы маячил верный адъютант. Одетый в гражданскую одежду, он не привлекал к себе внимание. Больше напоминал кавалера, ожидающего запаздывающую девушку. Для конспирации он даже разок посмотрел на часы. Группенфюрер невольно улыбнулся: в адъютанте явно пропадал артист.

За спиной послышался едва различимый шорох, Эрнст Кальтенбруннер обернулся. Лидия, набросив на плечи легкий халатик, прибирала постель. Взбила подушку, аккуратно уложив ее в изголовье, при этом она так соблазнительно наклонилась, что группенфюрер почувствовал очередной прилив желания. Взяв со спинки стула сложенные покрывала, Лидия аккуратно постелила их поверх одеяла.

Лидия была не просто привлекательной женщиной, которая ему нравилась, она являлась еще и его личным агентом. Кальтенбруннер заприметил Лидию, когда инспектировал разведшколу в Таллине. Начальнику безопасности рейха Эрнсту Кальтенбруннеру представили Лидию как одну из самых способных и перспективных девушек, а еще через месяц, ознакомившись с ее делом, он вызвал девушку в Берлин, где она окончила курсы радисток, еще через полгода она уже участвовала в сложной радиоигре с русскими, где сумела проявить оперативность и сообразительность. Позже он перевел ее в Ригу на должность старшего преподавателя.

Его связь с Лидией продолжалась почти год. Даже самые занятые мужчины имеют право на некоторые житейские радости, а потому не было ничего удивительного в том, что раз в месяц он вызывал ее к себе в Берлин, снимая для предстоящего свидания уютный и тихий уголок. Нелепость ситуации заключалась в том, что Лидия была русская, а такая связь могла стоить ему карьеры. Одно дело — необязывающий флирт, и совсем другое, когда связь перерастает в устойчивые отношения.

В какой-то степени Кальтенбруннер вручил своему адъютанту, дежурившему у дверей гостиницы, не только собственное благополучие, но, возможно, и жизнь. В конце концов на Восточный фронт отправляют и за меньшие провинности, невзирая на близость к фюреру.