Денис Козлов - Контрразведчик

«Вспышка с тылу», — единственное, что пришло на ум Максиму, и он, крикнув, что есть сил прыгнул от «Урала» за обочину дороги.

Перед глазами еще стоял силуэт обезображенного человека, вернее, женщины, которую, видимо, во время падения машины несколько раз придавило ящиками, провозимыми в кузове. На части лица и головы не было кожи. Кровь и оборванные волосы, вырванная часть верхней губы, обнажившей ряд ровных, бело-красных от крови зубов, и… пояс шахида.

Взрыв за спиной раздался почти сразу после того, как Максим вжался в грязную нишу размокшей земли. Спине стало жарко, через мгновение на нее посыпались фрагменты машины, земля, что-то упало в грязь перед лицом. Михайленко, поборов скованность, поднял глаза и увидел кисть оторванной руки…

— Строиться, — прозвучало где-то далеко еле слышным эхом. — Товарищ сержант, проверьте личный состав и доложите. Кто-нибудь видел старшего лейтенанта?

Слова были «вязкими» и медленными, звуки раздваивались. Пытаясь понять доносившиеся до его слуха слова, Михайленко почувствовал, как какая-то черная неосязаемая тяжесть ложится на него. Неожиданно стало тяжело дышать, вообще открывать рот. Он начал задыхаться. И, наконец, потерял сознание…

Возвращение к жизни было болезненным и мучительным. Веки было трудно поднять. Губы пересохли, язык в сухом рту ерзал, как рыба в Сахаре. В висках стучало, словно каждую минуту по ним били барабанными палками.

— Погибло двадцать пять солдат и офицеров федеральных сил, еще тридцать четыре получили ранения, товарищ генерал, — услышал Максим чей-то то приближающийся, то удаляющийся голос. — Так точно. Боевиков? Сто трупов собрали, тринадцать пленных. Ведутся поиски остальных. Так точно. «Соседи» применили ракетный комплекс «Точка-У», ну и наша артиллерия. Били точечно. Примерно двести боевиков прорвались к рынку. По нему и била наша артиллерия. Около сотни атаковали позиции ОМОНа. Столько же — позиции нашего батальона. И до сотни атаковало квартал, в котором проживают Ямадаевы.

Максим открыл глаза. Он лежал в центре большой палатки на кровати. По центру расхаживал Коновалов и говорил по телефону. За столом, обхватив голову, сидел Екимов с забинтованной рукой.

— Пить, — единственное, что смог сказать Михайленко, сделав над собой неимоверное усилие.

Откуда-то со стороны ног вдруг выросла фигура Фатимы со стаканом в руках.

— На, Максим, пей.

Старший лейтенант, с перерывами, чтоб отдышаться, выпил кружку. Вкус был горьковатый, полынный, и он раскашлялся.

— Очухался, воин? — хрипло, изменившимся голосом спросил, улыбаясь, Екимов.

— Разбитые банды ушли восточнее города в сторону поселков, — продолжил, усиливая голос, давая понять всем присутствующим, что говорить пока нельзя, Коновалов, — начали проверку местных жителей. Так точно. Для дознания уже задержаны семьдесят восемь человек, предположительно воевавших этой ночью или помогающих боевикам. Как отпустить? Но… Есть… Понимаю.

Положив трубку, Коновалов осмотрел всех присутствующих. Максим попытался встать, но ноги подкосились, и он бы упал, если бы не поддержка Фатимы.

— Лежи уж, — махнул на него рукой Коновалов. — И что мы имеем на сегодняшний день? Гуняев, который был убит за сутки до начала боя. Тетрадь с явками, датами взрывов и очень сомнительной правдоподобностью. Нам ее бандиты скормили. Провели они нас. Что будем делать? Я же не могу в Москву докладывать, что мы обосрались! А сами знаете, кто, — при этом Коновалов вверх поднял указательный палец, — уже послезавтра будет в Ханкале.

— Товарищ полковник, разрешите? — лежа и еще не до конца понимая, где он, спросил тихим голосом Михайленко.

— Чего тебе?

— Я, наверное, знаю, кто настоящий агент боевиков. И при нем должны быть бумаги, которые вы ищете.

— Ты? Знаешь?!!

— Так точно.

— Ну, давай…

— Я думаю… я уверен, что это капитан Лукьянов.

В палатке воцарилось молчание.

— Я ж тебе говорил, что это неверная версия, — взорвался Екимов, — ты чего, Максим?

— Тише, пусть говорит, все равно у нас выхода нет сейчас, — сказал Коновалов.

— Я ходил к подрывнику Алимову. Я еще тогда не знал, что Муслима вы отправили на отдых. Но бочка-то фугасная же реально была?

— Ну да, мы ее и еще пять таких у офицеров наших изъяли накануне. Слава богу, не выпили, — сказала стоящая рядом Фатима.

— Так вот, почерк Алимова не совпадал с чертежами этого фугаса, найденными у него. И еще. Буква «М» была там везде написана на английский манер. То же я увидел в автобиографии, пусть и мельком, Лукьянова. И вот еще. Кто поедет забирать сожженную технику с Гудермеса и куда ее направят?

— Ремрота, — на вздохе ответили все разом.

— И отвезут битую технику в Моздок, — подытожил Екимов.

— Ты почти Ньютон, — воскликнул Коновалов, — наш русский Ньютон. Тому упало на голову яблоко, а тебе «Урал». Молодец. Екимов, быстро мне все, что есть, на этого Лукьянова.

— У меня личные дела всех из автороты здесь, в батальоне.

— Неси быстрей, давай, давай.

Екимов еле поднялся с места и, покачиваясь, вышел.

— А тут, в батальоне, есть пара тех, кто учился с ним в Перми, — подала голос Фатима, — может, тоже вызвать?

— Давай, — кивнул Коновалов. — Только одна нога здесь… или что там у женщин?

— Тоже нога, товарищ полковник, — зарычала Фатима и вышла.

— Хм… Бабы, — крякнул Коновалов и, подвинув стул, сел рядом с Максимом и похлопал его по плечу.

Михайленко поморщился от приступа боли. К горлу подступила тошнота.

— Извини, извини. Ты это… Ты молодец. И с «Уралом». Екимов рассказал.

— Его, я вижу, тоже задело? — захрипел Максим.

— Да нет. Это уже когда они вернулись и прорывались к батальону. Тут ребят много наших полегло. БТР один полностью сгорел с пацанами. В общем, жарко было.

— А я, как баба, валялся, — застонал Михайленко.

— Это сейчас ты ведешь себя, как баба. Контузия брат — это… Контузия — штука такая.

Вернулся Екимов, и еще через минуту Фатима привела в палатку офицеров — выпускников Пермского института.

— Вот что, архаровцы, — начал Коновалов, — что вы можете сказать о Лукьянове?

— Очень принципиальный был курсант. Командир отделения, — ответил долговязый капитан, — говорят, в первые дни начала кампании получил ранение и даже орден Мужества.

— Лукьянов такой нелюдимый был всегда. Но по всем предметам отличником был, — продолжил второй, маленький, с толстыми сосисками-пальцами и совершенно круглым, как блин, лицом. — Он в третьем взводе был, а я во втором. Но все о нем хорошо отзывались.

Коновалов держал в руках личное дело командира ремроты и нервно бил по нему пальцами.

— Посмотрите личное дело. Ничего вам в нем странного или не соответствующего его характеру не кажется?