Александр Афанасьев - Жизнь длиною в обойму

Теперь – что бы ни случилось – деньги у нас отнять будет почти невозможно. Ни здесь, ни в России.

Закончив с денежными делами, мы вышли на улицу. Дул легкий ветерок с горы, сам город был похож на какой-то южный советский город… может, на Одессу, только победнее архитектурой – все-таки Одесса город имперский, мирового значения, сравнимый по богатству архитектуры со Стамбулом, Танжером, Санкт-Петербургом. А здесь – зелено, белые, почти советского вида многоэтажки и частные дома, крытые по-европейски черепицей, машины, магазины, действительно выдающихся архитектурных ансамблей очень мало. Много народа на улице, шум, много едален и маленьких кафе, лавки. На улице много машин, в основном подержанные европейские. Есть и наши – копейки, шестерки, девятки, «Нивы». Автобусы «Икарус», которые тут не желтые, как привычно глазу, а бело-красные. Православные кресты соседствуют с минаретами, хотя македонцы не принимали ислам, в мечетях молятся албанцы. Кстати, в этом городе родилась мать Тереза.

– Короче, есть еще одно дело, – объявил я, – но перед этим я предлагаю тебе, Абаль, поймать такси, ехать в аэропорт, сесть в самолет и лететь в свою Швецию. Прилетишь – и забыть обо всем, как о страшном сне.

Абаль смотрела на улицу, и мне казалось, что она заплачет. Но она не заплакала.

– Забыть? Как?

…

– Понимаешь, они просто всех убили и закопали. Просто всех убили и закопали.

Эх… барышня… птичка божья, как сказали бы раньше. Ничего-то ты в жизни не понимаешь…

Вы ведь сами навпускали в свою страну… кого только не навпускали. Афганцы, сомалийцы, албанцы, сирийцы. Самое популярное имя среди младенцев – Мухаммед. Я как-то раз передачу слушал. Там разбирали событие, случившееся в школе. Мусульманский мальчик лет восьми подошел к местной девочке-христианке, как и положено, белокурой и крупной, и сказал: «Когда вырастешь, ты моей рабыней будешь» [45] . Это он так симпатию выразил – просто не нашел других слов. Понятно, что восьмилетнему такое в голову прийти не могло – транслировал отца и старших братьев. А те уже присматривают себе рабынь на улицах чистенького, благообразного Стокгольма.

И пока вы будете утешать себя всяким бредом типа «Мы все герои, и не важно, кого мы любим» [46] , они то знают, кто такие герои на самом деле. Герой – это не тот, кто считает, что он герой, и все с этим соглашаются из политкорректности. Герой – это тот, кто отнял у кяфиров, кто угнал машину, кто ограбил, кто притащил за волосы в дом белую суку, кто стал хозяином на чужой земле и заставил настоящих хозяев смириться с этим и платить ему, не важно, джизью или пособие по безработице. Они не остановятся. Им всегда будет мало.

– Хочешь отомстить?

…

– Хочешь?

– Да.

– Не слышу!

– Да, черт возьми! – зло ответила она.

– Тогда вот что. Арендуй автодачу. Вот… держи. Выезжай за город и жди нас. Жди звонка. Я буду прозванивать каждый день. Если в течение десяти дней не будет звонка – садись в самолет и лети куда глаза глядят.

– А вы?

– У нас есть работа…

На следующий день мы начали готовить операцию…

Первым делом Пламен посадил меня в машину, и мы отправились на полигон. Полигон мне понравился – полицейский, но сдается в аренду. Пламен снял его на весь день, и там было оружие – кстати, хранилось оно в сущем сарае, никакой комнаты для хранения оружия с метровыми бетонными стенами, как требует наша полиция. Пламен купил для каждого из морских пехотинцев время на целый день и по две тысячи патронов на ствол. Тренироваться надо всякий раз, когда представляется такая возможность, а там был даже крупнокалиберный «Утес». Лишней практика не будет.

Оставив пацанов, мы с Пламеном направились в Скопье. Пламен был за рулем, я – рядом. Громадная американская машина шла бесшумно и плавно, буквально стелилась по асфальту. Кондиционер изрыгал практически арктический холод.

– Пламен… Куда мы едем?

– В город.

– А что там?

– Мой друг.

…

– Он полицейский. Занимается организованной преступностью.

– В смысле, он – организованный преступник или борется с организованной преступностью?

Пламен осклабился, давая понять, что оценил шутку.

– Здесь нельзя быть кем-то одним. Полицейские мало получают, и… – он щелкнул пальцами, подбирая подходящее слово, – уязвимы. У них есть семьи, они ходят по улицам города. Им в любой момент могут отомстить. Но если за ними стоят такие люди, как… господин Салем, – они отомстить уже побоятся, да?

– Понятно. Пламен, а как ты тут оказался?

– А где мне быть? В Болгарии? Знаешь, что сейчас в Болгарии?

Я покачал головой – и только тут вспомнил, что в Болгарии эти жесты читаются наоборот: сверху вниз – это нет, а справа налево – это да. Но Пламен не заметил.

– Давно говорили, что Болгария есть самая счастливая страна, у нее есть целая большая колония – Советский Союз. Столько бы мы ни вырастили овощей – все шло туда. А теперь мы в Евросоюзе, и никому ничего не надо. Остановили атомную станцию – сказали, что она опасная. Но теперь у нас нет дешевой… электроэнергии. Нет ничего, встали все заводы. Теперь у нас есть только побережье, застроенное отелями и виллами для иностранцев. Многие виллы ваши же скупили… – В голосе Пламена прозвучала горечь.

– Пламен…

…

– А ты кем был в девяностом?

– Я? Сотрудником безопасности. Начинал только.

– А чего не стреляли-то тогда? Зачем это допустили?

– А в кого стрелять, брат? – прорвало Пламена. – В кого? В людей? Они и сами не знали, чего хотели. В жуликов? В воров? Так я и сам теперь жулик и вор. В кого мне стрелять?! Себе в голову?!!

Пламен помолчал и с горечью закончил:

– Жуликом быть проще. Вором быть проще. Лентяем быть проще. Иногда я смотрю, к чему мы пришли, и думаю – конец света близок. Вы, русские, хотели нас сделать лучше, чем мы есть. Не получилось. Теперь у нас в деревнях, как раньше, яйками… яйцами меняются, потому что денег совсем нет. Сто лет назад так было – и сейчас так есть…

…

– Вы нам помогли от турок освободиться… но тогда все хоть понятно было. Вон – враг. Вон – его мундир, турок. Стреляй. А сейчас не знаешь, в кого стрелять, мы сами себе враги. Многие в себя и стреляют. Один в парламенте с балкона в зал прыгнул – слышал? [47]

– Да.

– А не изменилось ничего. И не изменится. Мы для себя – самые худшие из врагов…

Больше Пламен не говорил ничего.

На «Линкольне» мы проехали через большую часть Скопье. Потом Пламен притормозил на перекрестке – и в нашу машину проворно сел человек средних лет в неприметном, но дорогом костюме.

– Поехали, поехали…

Пламен тронул машину с места.

– А это кто с тобой?

– Друг.

– Так нельзя. Ты это знаешь.

– Он не понимает наш язык. Совсем.