Александр Тамоников - Детонатор

— Эй, водитель! Сколько можно стоять? Мы отправляемся или нет?

Караваев даже обрадовался, что этот тип в дурацкой попугаистой рубахе открыл рот.

— Не нравится, иди пешком, — парировал он и стал ждать дальнейших действий вздорного пассажира.

Хорошо бы тот взял и обматерил Караваева. Это было бы то, что надо.

Но мужчина предпочел заткнуться, и минуту спустя пришлось включать зажигание, давая понять, что автобус вот-вот тронется. Получилось так, как будто Караваев подчинился чужой воле. Это разозлило его настолько, что он слишком резко выжал сцепление, и двигатель заглох.

— Приехали! — сострил кто-то из подростков, и салон наполнило жизнерадостное ржание юнцов, понятия не имеющих, что такое похмелье и каково это быть женатым.

Чувствуя, как затылок наливается тяжелым свинцом, а лицо — обжигающим жаром, Караваев повторил попытку. Разумеется, двигатель снова не завелся.

— Дядя шофер ездить не умеет, — громко прокомментировал сын пижона в попугаистой рубашке.

— Просто у дяди шофера много свободного времени, — пояснил ему отец, сделав это так громко, чтобы слышно было всем. — Он никуда не спешит.

Караваев обернулся. Что-то приключилось с его восприятием мира. То ли от гнева, то ли по какой-то другой причине его слух, зрение и чувства троекратно, а может, и десятикратно обострились. Время, казалось, замедлило свой бег, секунды растянулись, собственный пульс сделался громким и резонирующим, как удары барабана: бум… бум… бум…

Караваев увидел, что на рубашке разговорчивого мужчины изображены вовсе даже не попугаи, а ярко разрисованные континенты. Он разглядел каждую щетинку на его лице, определил издали, что глаза у мужчины карие с прозеленью, что волосы на лбу у него начали редеть, а волосы под носом и на подбородке растут слишком редко, чтобы их обладатель мог надеяться отрастить полноценные усы или бороду.

Одновременно с этим он заметил, что зубы у сынишки пижона перепачканы шоколадом, а на щеке протянулась совсем свежая царапина, должно быть, причиняющая мальчику боль.

Одновременно увидел Караваев и всех остальных пассажиров своего автобуса, словно смотрел на них сквозь какое-то чудесное увеличительное стекло, позволяющее рассмотреть каждую деталь, каждую пылинку, каждую крапинку.

Но основное внимание его почему-то сосредоточилось на молодой женщине в сиреневой кофточке, сидевшей через два ряда сидений. Увидев ее, Караваев моментально позабыл об оскорбительных репликах и о том, что еще пару секунд назад собирался вступить в словесную перепалку с обидчиком. Это не имело ничего общего с тем естественным интересом, который вызывают у мужчин хорошенькие представительницы слабого пола. Тем более что очень уж красивой женщину назвать было нельзя. Симпатичная в меру, вот и все. Однако же Караваев уставился на нее, как будто встретил девушку своей судьбы. С ней было связано что-то чрезвычайно важное. Но что? Что с ней не так?

Заметив, что водитель неотрывно смотрит на нее, женщина занервничала. От ее лица отхлынула кровь, и она сделалась белой, как покойница, усаженная среди обычных пассажиров каким-то любителем черного юмора. Она привстала, потом села, запустила руку в полиэтиленовый пакет, стоящий на коленях.

«Сейчас что-то случится, — понял Караваев. — Что-то ужасное. Она ненормальная. Что у нее там в пакете? Опасная бритва? Пистолет?»

— Приготовьте билеты для проверки, — брякнул он, отстраненно дивясь тому, что слова сорвались с его языка непроизвольно, помимо воли, как будто кто-то невидимый манипулировал его ртом и голосовыми связками. Караваев никогда раньше не проверял билеты в салоне.

Недовольно бубня, пассажиры полезли по карманам и сумкам. Одна лишь бледная женщина сидела неподвижно. Нет, ее рука, запущенная в пакет, слабо шевелилась. Словно она нащупывала там что-то. И уж точно не билет.

Опершись на тумбу, отделяющую водительскую кабину, Караваев приготовился ринуться в салон. Он не знал, что станет делать дальше. Просто та сила, которая заставила его потребовать предъявить билеты, теперь руководила его движениями. Его татуированные бицепсы напряглись. Он оттолкнулся ногой от пола.

Молодую женщину, привлекшую его внимание, звали Христина Рутко. Она родилась в Белгороде и прожила там почти всю жизнь, за исключением двух лет. Последний день, прожитый в родном городе, помнился ей до мелочей, потому что с того рокового, трижды проклятого дня вся ее жизнь пошла кувырком.

Всю ночь промучилась Христина без сна, страдая от невыносимой ломки, хорошо знакомой каждому наркоману. У кайфа имелась оборотная сторона медали. Принимая дозу, Христина парила в облаках, а при «отходняке» ее будто с размаху швыряли о землю. Больно. Мучительно больно. Ворочаясь с боку на бок, она стонала, грызя зубами обслюнявленный угол наволочки. Ноющим конечностям никак не удавалось найти удобное положение. Кости ныли, как будто их сверлили бормашиной. По телу бежали мурашки, оно было мокрым от липкого, вонючего пота.

Решив, что она в любой момент сумеет отказаться от героина, Христина переоценила свои возможности. Начиная колоться, она даже не предполагала, через какие круги ада ей доведется пройти. Тогда она не представляла, не могла представить, какие жуткие чудища водятся в этом аду. Не воображаемые, а такие же реальные, как предметы обстановки. Когда по комнате начинала бегать мохнатая тварь с горящими глазами, Христина видела остатки пищи между ее желтыми клыками и чувствовала, как вздрагивает пол от топота лап. Не менее реальными были гигантские мухи и бабочки, кружащиеся вокруг люстры под потолком. Хотя лампочки не горели, мухи и бабочки, задевая их крыльями, вспыхивали, обращались в пепел и осыпались на пол. Иногда они забивались под одеяло, доводя Христину до истерики, а иногда вместо них в постель пробиралась черная кошка с плоской змеиной головой.

Кошка появилась и на заре того дня.

— Брысь! — взвизгнула Христина, размахивая веником, возникшим в руке из ниоткуда.

Змеекошка гнусаво заорала, вздыбила лоснящуюся черную спину и шмыгнула под стол, нервно подергивая там кончиком хвоста. «Как же ее прогнать?» — попыталась сообразить Христина. Не сообразила. И подсказать было некому. Ни отца, ни матери, ни ухажеров, ни даже подруг. Только героин — Герыч, как звали его те, кто имел несчастье познакомиться с ним поближе.

После нескольких доз размеренная жизнь Христины рухнула, как карточный домик. Она осталась одна на всем белом свете. Хотя какой же он белый, если так темно, так жутко и так холодно.

Господи! Слышишь меня?

Никто не откликнулся. Только приблудная кошка угрожающе заурчала в углу. Чтобы не злить ее, Христина свернулась калачиком, зажмурилась и затихла.