Андрей Воронин - Слепой. Живая сталь

– Я, по-вашему, кто? – удивился Глеб. – Джеймс Бонд? Терминатор? Двуногая водородная бомба мощностью в полторы гигатонны тротилового эквивалента? Как вы себе это представляете? Мне что, облить весь завод керосином и поджечь?

– Если замерзнешь, – сказал генерал. – Не многовато ли вопросов? Не волнуйся, ответы на них, как и необходимую поддержку, ты получишь.

– Когда?

Федор Филиппович посмотрел на часы и открыл рот, но ответить не успел: в прихожей раздался звонок.

– Точность – вежливость королей, – с удовлетворением заметил он. – Убери пистолет, только этого мне сейчас и не хватает! Лучше пойди открой.

Для разнообразия Глеб воспринял эту реплику как приказ и беспрекословно выполнил все, что от него требовалось: убрал с глаз долой пистолет и направился в прихожую. Правда, отпирая замок, он на всякий случай держал правую ладонь на рукоятке торчащего сзади за поясом брюк «Стечкина», но обнаружившийся на лестничной площадке гражданин его слегка разочаровал, даже не подумав совать ему в нос ствол, кидаться на него с топором и как-либо иначе проявлять недобрые, агрессивные намерения. Это и впрямь было огорчительно: поговорив с Федором Филипповичем, Глеб лишний раз убедился в несовершенстве окружающего мира и испытывал сильное желание сделать кому-нибудь больно.

На вид визитер казался ровесником Глеба. Одет он был с обманчивой демократичностью – не так, разумеется, как питерский резидент ЦРУ в одном из фильмов об агенте 007, но все-таки достаточно просто, чтобы не слишком выделяться из толпы на центральных улицах Москвы. Правда, если приглядеться, от его джинсов, спортивной куртки и, в особенности, ботинок за версту разило махровой заграницей, да и лицо выдавало в нем иностранца так же ясно, как если бы он потрудился наклеить себе на лоб страничку из паспорта с визой, выданной российским посольством где-то очень далеко, за семью морями. Дело тут было не в цвете и гладкости кожи – мужиков с холеными физиономиями нынче предостаточно и у нас, – и даже не в выражении лица, а в чем-то глубинном, трудноуловимом, чего не могут дать ни правильное питание и здоровый образ жизни, ни ежедневный уход, ни нож пластического хирурга. Наверное, это была свобода – ну, или, как минимум, ее иллюзия, которой предки этого человека, как и он сам, тешились на протяжении веков.

– Кажется, я ошибся дверью, – сказал он с едва уловимым англо-американским акцентом.

На его лице было написано искреннее недоумение; Глеб, в свою очередь, удивился, но потом вспомнил, во что одет, и улыбнулся.

– Не думаю, – сказал он.

– Вот как? – пуще прежнего изумился гость. – Так это засада, верно? Эта танцовщица из «Дягилева» все-таки подала на алименты! Иначе откуда тут взяться судебному приставу?

– Хватит стоять в дверях и выбалтывать подробности своей личной жизни, Боб, – послышался из комнаты голос генерала Потапчука. – Проходите, нам есть о чем потолковать, помимо ваших сексуальных похождений.

– Полагаю, что есть, – согласился подозрительный тип по имени Боб, расстегивая куртку, и дружески, как закоренелый чревоугодник жареной индейке, подмигнул Глебу.

Вилла стояла на каменистом склоне у подножия поросшей густым вечнозеленым лесом горы. Склон полого спускался к лазурной бухте, которая сверху казалась мелкой, как лужа. Эта иллюзия возникала из-за прозрачности воды, сквозь толщу которой в безветренный день можно было разглядеть каждый камешек на дне. На самом деле уже в десятке метров от берега там было довольно глубоко – насколько именно, выяснить так и не удалось, поскольку даже Сумароков, плававший, как рыба, ни разу не сумел донырнуть до дна.

К бухте вела петляющая среди скал и причудливо изогнутых муссонами деревьев, вымощенная желтовато-серым ракушечником тропинка. Если спускаться к морю было лень (а лень стало уже на второй день), можно было поплескаться в бассейне, который гигантским голубым сапфиром сверкал посреди уютного тенистого патио.

Вилла была обставлена без ненужной роскоши, но тут имелось все необходимое, вплоть до кондиционеров, которые непривычные к здешней липкой жаре сибиряки нещадно гоняли круглые сутки. В число предметов первой необходимости гостеприимные хозяева включили также повариху и горничную. Их явно не случайно было именно двое, и обе опять же неспроста выглядели так, словно только что спрыгнули с обложки одного из тех журналов, которые продаются только в строго определенных местах, только совершеннолетним и только в плотной целлофановой обертке. Судя по скудости гардероба, сошествие этих чаровниц с глянцевых страниц в реальность происходило в большой спешке: их микроскопические халатики практически не оставляли места воображению, а когда дамочки зачем-нибудь наклонялись (что происходило с завидной регулярностью), складывалось совершенно определенное впечатление, что на них отсутствует нижнее белье.

Проверить это было легче легкого, каждый шаг, каждый взгляд и каждый вздох этих горячих латиноамериканских штучек представлял собой грубую и эффективную сексуальную провокацию, но от такой проверки до сих пор без особых усилий воздерживался даже сравнительно молодой и по примеру многих женатиков вечно ищущий приключений на стороне Сумароков. И дело тут было вовсе не в супружеской верности; по его собственному признанию, Сумароков был просто не в состоянии выпить столько, чтобы захотеть переспать с камерой видеонаблюдения или извлеченным из телефонной трубки электронным «жучком».

– Понимаю, что глупо, – рассуждал он, когда после третьего или четвертого стакана на него нападала разговорчивость. – Я же себе потом этого не прощу, все волосы на ж… с корнем повыдергаю, как вспомню, какую возможность упустил. Ведь можно же круглые сутки из койки не вылезать, да хоть с двумя, если здоровья хватит! Но как подумаю, что они каждое мое слово на ус мотают, а в это время где-нибудь за вентиляционной решеткой еще и камера кино снимает – бр-р-р! Так и до импотенции недалеко, честное слово…

– Больно ты им нужен – кино про тебя снимать, – нарочно громко отвечал Гриняк. – Ты не дипломат и не президент, чтобы тебя компроматом шантажировать. И вербовать тебя не надо – слава богу, уже завербовали, сколько же можно-то? Уясни ты, наконец, что мы у них в кулаке! Захотят – приласкают, захотят – раздавят в мясное пюре для грудничков… Сейчас ласкают, так пользуйся, пока есть возможность! Охота тебе за эти шоколадки подержаться – полный вперед! Если что, я – могила, Зинке твоей ни гу-гу. Расслабляйся, пока время есть!

В другое время, в других местах и на трезвую голову они вели совсем другие разговоры. Во время одной из прогулок по окрестностям им посчастливилось найти в лесу срывающийся с вершины скалы небольшой водопад. Вода в нем была ледяная, как в проруби на Крещенье, и Гриняк, на протяжении почти двух десятков лет укреплявший здоровье зимними купаниями, не преминул поплескаться под тугими холодными струями в выдолбленной ими же глубокой каменной чаше. Красиво тут было до умопомрачения, но главными достоинствами этого места являлись полное безлюдье и производимый водопадом шум, делавший бесполезными любые попытки установить здесь скрытые микрофоны.