Андрей Воронин - Слепой. Живая сталь

Выше по склону в гуще леса они наткнулись на электрифицированный забор из колючей проволоки. Это их нисколько не удивило, чего-то в этом роде следовало ожидать, жаль было только убитых током птиц и мелкой лесной живности, что в изобилии висела на проволоке и валялась вокруг. Разумеется, это была тюрьма – комфортабельная, чуть ли не пятизвездочная, но именно тюрьма, а не отель и не чья-то дача, как можно было вообразить, если не приглядываться к мелким деталям наподобие этого забора.

Они загорали тут уже без малого неделю, с того самого дня, когда внезапно нагрянувший на полигон в сопровождении грузовика с солдатами Моралес увез оттуда участвовавших в драке техников и допустившего это безобразие майора Липу. Грузовик на полигон не вернулся; Моралес, наоборот, вернулся, но один, без Липы. Толковать это событие можно было как угодно. Рассудительный и умеренный Гриняк предположил, что механиков по вполне понятным причинам отстранили от работы в тесном контакте с русскими и отправили обратно на завод, а может быть, в родную танковую часть. А проштрафившегося Липу перевели в какое-то другое место – влепили выговор, понизили в звании и отправили на границу ловить колумбийских наркокурьеров, обращать конфискованный кокаин в доход государства. Сумароков, напротив, считал, что всю компанию просто вывезли в укромное местечко и расстреляли к чертовой матери, чтоб другим неповадно было. Теория была излишне смелая, ничем, в том числе и здравым смыслом, не подтвержденная, но в глубине души Алексей Ильич Гриняк и сам почему-то склонялся именно к ней. Поэтому, когда генерал на неожиданно чистом русском языке приказал им загнать машину в укрытие и грузиться в джип, оба решили, что эта поездка станет последним путешествием в их жизни.

Генерал, к слову, оказался мужиком неглупым и проницательным. Едва отъехав от лагеря, он высказался в том смысле, что пытаться напасть на него с целью свернуть шею, завладеть машиной и совершить побег не стоит. «Бежать вам незачем и некуда, – объявил он, вертя баранку. – Никто здесь не желает вам зла, и я, пользуясь случаем, еще раз приношу вам извинения за прискорбный инцидент, жертвой которого пал ваш товарищ. Мне жаль, что я не успел свести с ним близкое знакомство, он был настоящий мужчина и истинный патриот, и вдвойне неприятно, что он погиб в результате глупого недоразумения. Так, к сожалению, случается: из-за оплошностей, допущенных государственными мужами, гибнут простые, ни в чем не повинные, хорошие люди… Жаль, очень жаль!»

Далее последовал пространный монолог, из которого пассажиры уяснили, что, коль скоро нормальная работа экипажа без знающего механика-водителя невозможна, им вовсе не обязательно потеть и кормить москитов на полигоне. Переговоры о вербовке недостающего члена экипажа уже ведутся, а до его прибытия сеньорам предлагается погостить на правительственной даче на побережье – увидите, вам понравится!

Еще они уяснили, что генерал Моралес – большой любитель поговорить, буквально упивающийся звуками собственного голоса. Это было даже хорошо; не будь у него этого бьющего в глаза недостатка, он выглядел бы вполне приличным мужиком, каковым не являлся по определению. Симпатия, испытываемая к врагу, сильно усложняет жизнь; куда лучше, если его рожа так и просит кирпича, а изо рта непрерывным потоком льется болтовня, которую буквально подмывает остановить, схватив табуретку и наотмашь съездив оратору по сопатке.

Именно таким человеком был сеньор Алонзо Моралес. Стелил он мягко, а насчет того, каково будет спать, сомневаться не приходилось: сколько ни говори о прискорбном недоразумении, кража останется кражей, обман – обманом, а свидетели всего этого проживут ровно столько, сколько сочтут нужным воры и обманщики в погонах с большими звездами.

Мир между ними восстановился давно. Слегка поостыв, выслушав доводы Гриняка и поразмыслив, Сумароков нашел в себе силы вслух признать, что Алексей Ильич прав: кулаками и бранью тут ничего не исправишь. Положение, в котором они очутились, было близко к безвыходному, и даже геройски погибнуть по примеру Сердюка они не могли: как совершенно справедливо заметил Гриняк, их пребывание здесь было щедро оплачено в твердой валюте, и кто же станет попусту швыряться деньгами, отстреливая вышедшие из повиновения ценные кадры?

Впрочем, по поводу своей и Сумарокова ценности тот же Гриняк не менее справедливо заметил, что всему на свете существует предел. Если перегнуть палку, кое-кто может плюнуть на потраченные деньги ради удовольствия пару раз нажать на спусковой крючок и поглядеть, как мозги русских танкистов, курясь паром, стекают по горячей от тропического солнца броне. Танк при этом никуда не денется, а научиться управлять им не так уж и сложно – в конце концов, это, хоть и новейший, все-таки танк, а не образчик технологии инопланетной цивилизации.

Разумеется, безмятежного спокойствия, которое они старательно изображали, в действительности не было и в помине. Время от времени, когда был уверен, что за ними не подглядывают, Сумароков доставал из-за пазухи и принимался внимательно рассматривать свое сокровище – подробную топографическую карту прилегающей к полигону местности. Когда на второй день после драки на полигон явился «Аморалес», напуганный неожиданным приездом начальства Липа забыл на лобовой броне «Черного орла» свою полевую сумку. Позже сумку забрал какой-то незнакомый лейтенант, посланный специально за ней. Гриняк и Сумароков не возражали – нам чужого не надо, – тем более что карта к тому времени уже перекочевала из планшета к Сумарокову за пазуху. Теперь она, пропотевшая, засаленная и основательно истрепанная, служила ему чем-то вроде талисмана, на который он разве что не молился, как на чудотворную икону.

Толку от этого талисмана, увы, было немного. В ущелье – и, разумеется, из него тоже – вела всего одна дорога, которую Моралесу и его банде ничего не стоило перекрыть. Что до бездорожья, то в здешних краях его не представлялось возможным преодолеть даже на танке: сколько ни называй гусеничную машину орлом, через горное ущелье ей не перелететь и с отвесной пятидесятиметровой скалы не спуститься.

– Пешком попробовать? – в сотый, наверное, раз задумчиво произнес Сумароков под плеск падающих в глубокую каменную чашу прозрачных ледяных струй.

– Далеко ты пешком уйдешь? – скептически спросил Гриняк, с удовольствием подставляя солнечным лучам мокрую после купания грудь. – В километре от лагеря возьмут за штаны и вернут на место. Еще и по шее накостыляют.

– По железной дороге можно, – предложил свежий вариант Сумароков. – Затихариться на какой-нибудь платформе, выехать за линию постов, соскочить, и поминай, как звали! Или прямо отсюда – вплавь. Доберемся до нашего посольства…