Павел Захаров - Общий враг

– Не пропадет, – поспешила уверить Павла девушка.

– …он сам вам расскажет. Вообще, я братишкой своим горжусь. И… Завидую, что ли… А сейчас он там… Ну, в Ираке. На «Хаммере» рассекает. Круто. Стрельба-пальба и все такое…

– О, парень, да ты, похоже, малость того… – неожиданно раздался голос Бойченко.

Леонид оторвался от камеры и с выражением огромного удивления на лице повернулся к соседу. Курочкина нахмурилась.

– Я не понял, а… – Павел попытался было ответить сидящему впереди Сергею, но Курочкина остановила его.

– Я сама.

– Что будете кушать? – стюардесса в голубой униформе протянула девушке меню.

Улыбчивые стюардессы еще не успели осчастливить обедом оставшихся пассажиров, когда Надя, наскоро промокнув губы салфеткой, встала со своего места и хлопнула Леонида по плечу.

– М?.. – вопросительно взглянул на нее оператор, неторопливо дожевывая куриную ногу в винном соусе.

– Поменяемся…

Леонид попытался было предложить повременить с передислокацией, но взгляд, которым его одарила старшая группы, не оставил сомнений в серьезности ее настроя.

Леонид коротко кивнул, взял свой поднос и продекламировал:

– Adversus necessitatem ne dii quidem resistunt! [9]

– Чего?

– Я говорю – уже ухожу… Кстати, сосед, ты будешь? – показал он пальцем на еще не распечатанный бисквит, лежащий на подносе Бойченко.

– Забирай, – коротко ответил тот.

– Спасибо, – Леонид моментально заграбастал упаковку и встал со своего места.

– Прошу вас, сударыня…

– Мерси!

– Смена пажеского караула? – осведомился Павел, едва Леонид опустился рядом с ним.

Курочкина уселась на место Леонида. Бойченко, не торопясь, доедал салат. Его невозмутимый и даже несколько мрачный вид красноречиво демонстрировал полное равнодушие ко всему вокруг.

– Сережа, слушай… – Надя не успела договорить. Ее откидной столик открылся с легким щелчком.

– Так… – Курочкина резким движением попыталась захлопнуть столик, но тот упорно не желал вставать на место. Девушка раздраженно хлопнула столиком еще раз. Пара пассажиров, сидевших через проход, повернули к ней недовольные лица.

Бойченко молча протянул руку и, прижав столик к спинке сиденья, закрыл его на защелку.

– Да… Хм… Спасибо… – Курочкина проводила взглядом руку Бойченко, – Слушай, у нас не было возможности поговорить о проекте… Тебя включили в группу перед самым вылетом – и я тебя практически не знаю… Конечно, раз босс сказал, что будет еще один человек, то – без проблем… К тому же ты у нас… Охранник?

Слово «охранник» покоробило Бойченко, но он не подал виду.

– Ну, типа того… Правильнее, наверное, сказать – консультантом. Или еще точнее – специалистом по стране пребывания… Организация взаимодействия с местными властями и нашими… дипломатами, – Сергей на секунду задумался, – …и с американцами.

– Понятно, – Надя откинулась в кресле, – теперь все ясно. Только у меня к тебе одна просьба: раз ты не журналист, не репортер, то ты не лезешь в мой проект. Никак. Даже вот такими репликами. Занимайся, пожалуйста, страной пребывания и взаимодействием, О’кей?

– О’кей.

Надя была настроена на длинный разговор, на спор, и такая быстрая «капитуляция» Бойченко ее удивила. Но ее внутренняя пружина была закручена туго и требовала аккуратного «ослабления». Надя решила продолжить беседу. Она посчитала до десяти, глубоко вздохнула и снова посчитала до десяти.

– Слушай, недавно наших дипломатов убили в Багдаде. Вот кошмар… Слышал что-нибудь об этом?

– Кошмар, – коротко согласился Сергей, отвернувшись к окну, – слышал.

– А ты их не знал?

– Не знал.

За толстым стеклом иллюминатора медленно проплывали вспухшие, как взбитые сливки на пирожном, облака.

– А кто их убил?

– Ну а я-то откуда знаю? – Бойченко ответил на вопрос девушки чуть более нервно, чем должен был. Сдерживаемое раздражение рвалось наружу.

– Так, нам чай вообще принесут или нет? Похоже, они тут не торопятся… – Бойченко с силой ткнул кнопку вызова стюардессы.

– Давно работаете на телевидении? – Павел обратился к соседу.

– Да уж лет двадцать… С хвостиком. Даже с хвостом. Во-о-от таким, – оператор продемонстрировал размеры «хвоста», – давно, одним словом.

– А этот, – Павел кивнул на затылок Бойченко, торчащий над спинкой кресла, – вы его знаете?

– Не, не знаю. Первый раз вижу.

– Как думаете… думаешь… На «ты»?

– Без проблем.

– Как думаешь, почему он так на мои слова отреагировал…

Леонид пожал плечами.

– В чем-то, Павел, его реакция мне понятна.

– В чем же?

– Ну, понимаешь, все-таки в Ираке сейчас война идет…

– И что?

– Ты когда-нибудь был в зоне боевых действий?

– Нет.

– Тогда ты не знаешь, что завидовать-то, в общем, там действительно, нечему и некому.

– А ты был?

– Был. Много раз.

– Снимал?

– Снимал.

– Понятно… Расскажешь?

– Ну а что рассказывать. Ты сам все видел, наверное. Репортажи смотришь в новостях? Вот, примерно так все. Не все, что показывали, мое, но все, что мое – показывали.

– А где работал?

– В Югославии был, в Чечне.

– Ну… и… как? Как это…

– Страшно.

– Так ведь вы репортеры, журналисты… Броники, каски, все такое…

Леонид повернулся и встретился глазами с Павлом. Выражение глаз было такое же, как и реплика Бойченко. Павел ощутил себя полным придурком.

– Павел, тебе сколько лет? Хотя, Цицерон однажды сказал: «Temeritas est florentis aetatis», что значит «Легкомысленность – свойство цветущего возраста»… Там страшно, понимаешь? До усрачки страшно… Иногда, – Леонид говорил тихо, глядя не перед собой, а куда-то в себя, – диву даешься, что не свихнулся… «Nihil gravius audenti quam ignavo patiendum est!» [10] … Хотя у меня есть свой прием…

– Какой?

– В пятидесятых годах, если помнишь, были популярны такие большие машины – длинные, как корабли, «Кадиллаки»…

– Ага, было дело.

– Одного дядьку, спросили… Не помню, кто это был… Миллионер какой-то, что ли… В общем, он ездил только на таких машинах. Мол, почему вы так любите эти большие машины? Он ответил, что если попадаешь на такой машине в аварию, то она происходит где-то там, – Леонид махнул рукой вперед, как бы показывая длинный, с футбольное поле, капот роскошного лимузина.

Павел усмехнулся, представив себе такую картину.

– Так вот, – продолжил Леонид и в голосе его появились нотки горечи, – к тому, что я снимаю, я отношусь так же.