Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора

А вот этого не надо, строго сказал себе Струп. Хватит с меня несчастных случаев, я сюда не за этим приехал. Просто задремал человек, или телевизор у него там орет… Ба! Чемпионат Европы в разгаре, а я еще думаю, чем это мой Стеценко так занят, что ни хрена не слышит! Конечно, у него сейчас можно над ухом из пушки палить – не вздрогнет, не заметит даже. А жена, Галина Дмитриевна, или корову пошла встречать – Михалыч давно грозился купить, так, может, уже и купил, – либо у какой-нибудь соседки на кухне лясы точит под чаек с баранками. Скорее всего, так, только не под чаек, а под наливочку…

Подойдя, он попробовал калитку. Калитка была не заперта, и, толкнув ее, Струп оказался в мощеном цветной тротуарной плиткой дворе. Перед крыльцом пестрела цветами пышная, идеально ухоженная клумба – любимое детище Галины Дмитриевны. Крыльцо было высокое, с колоннами, которые подпирали нависающий над ним и с успехом заменяющий навес от дождя стеклянный эркер. Дом был выстроен из красного облицовочного кирпича; по меркам какой-нибудь Барвихи или ее местного эквивалента, киевской Конча-Заспы, более чем скромный, здесь, в глуши украинского Полесья, он выглядел настоящим дворцом. В тысячный раз констатировав, что от скромности Петр Михайлович точно не умрет, Струп направился к крыльцу.

Он шел, умело разыгрывая неуверенность, которую должен был, по идее, испытывать, впервые войдя во двор без приглашения, в отсутствие хозяев. Ему сто раз говорили, чтобы он чувствовал себя, как дома, но говорилось это, как правило, под хмельком, да и продолжение: не забывай, что ты в гостях, – подразумевалось всегда, а бывало, что и произносилось вслух. Даже в бане, голые, в чем мать родила, за бутылкой самогона они со Стеценко никогда не были на равных. Если сравнить здешнюю жизнь с игрой в казаки-разбойники, то Петр Михайлович выступал в роли казачьего атамана, а Струп был разбойник, причем далеко не самого высокого полета. Он был жилеткой, в которую Стеценко мог всплакнуть, резонатором, который эхом вторил каждому его слову. Это никогда не подчеркивалось, но это было, и даже в ходе самой задушевной беседы Струп никогда не забывал сдержанно, неназойливо лебезить перед Петром Михайловичем, показывая, что знает свое место и ценит доброе отношение к своей никчемной персоне. Он не считал это унизительным, потому что знал, что в действительности дело обстоит с точностью до наоборот, и с упоением оттачивал на Стеценко свое актерское мастерство. Что делать, если досталась такая роль? Это ведь, во-первых, временно, а во-вторых, значение имеет только глубинная суть. А то, что на поверхности – шелуха, мусор; ветер дунет – и где ты, кирпичный терем с хрустальным эркером, где вы, майорские погоны и пожертвования в фонд развития материально-технической базы? Нет их, улетели, развеялись дымом по ветру, сгинули без следа… И осталась одна только голая суть: сколько-то там томов уголовного дела и свидетельские показания старшего оперуполномоченного майора Бурсакова с фотографиями, видео– и аудиозаписями, неопровержимо уличающие подсудимого Стеценко в преступной деятельности.

Знал бы – в ногах валялся, целовал пыльные браконьерские ботинки, умоляя не губить, пожалеть жену и беременную дочку. Золотые горы сулил бы, набивался в вечные рабы… Но – не знает. И пусть не знает, пусть ходит гоголем – до поры, до времени.

Драгоценная все-таки вещь – крепкая мужская дружба! М-да… Правда, что ли, бросить все это к чертовой матери? Так ведь и не заметишь, как превратишься в самого настоящего упыря, которым только детишек пугать!

Продолжая разыгрывать растерянную деревенщину, он поднялся на крыльцо и постучал в дверь, поскольку звонка, пропади он пропадом, не было и тут. На стук никто не отозвался. Майор осторожно повернул латунную ручку и приоткрыл дверь. В лицо пахнуло умопомрачительным ароматом украинского борща. Борщом в этом доме пахло всегда – как ни странно, даже в те редко выпадающие дни, когда борщ не только не подавали к столу, но и не готовили. Где-то в недрах дома торопливо и неразборчиво бубнил мужской голос. Похоже, Струп не ошибся в своих предположениях: в доме работал телевизор, и передавали по нему именно матч чемпионата Европы по футболу, а не выпуск новостей или очередную слезливую мелодраму.

Черный кот по кличке Мухтар – здоровенная, килограммов на восемь, разжиревшая скотина со скверным, подлым характером, любитель справлять малую нужду в ботинки гостей, – скрипуче мяукнув, протиснулся мимо Струпа на улицу, попутно успев обтереться об его левую штанину. Сдержав естественный порыв проводить его пинком под зад, Струп открыл дверь пошире и вошел. Ему вдруг с большим опозданием вспомнилось, что сзади за поясом брюк, прикрытый полой куртки, у него торчит пистолет. С оружием он в этот дом не входил никогда: дробовик был громоздок и выглядел вызывающе, особенно здесь, в родовом поместье самого начальника заставы, а носить пистолет такой мелкой птахе, как Струп, было не по чину. Но сегодня все шло через пень-колоду, и он решил просто плыть по течению: авось, не заметят, а заметят – скажу, что нашел.

Со стороны кухни не доносилось ни звука, из чего следовало, что Галины Дмитриевны действительно нет дома. Продолжая корчить из себя бедного родственника, Струп двинулся на бормотание работающего телевизора. Кто и с кем играет и каков на текущий момент счет, он не знал и не хотел знать: футбол его интересовал примерно так же, как и Глеба Сиверова, о существовании которого майор даже не подозревал.

Проходя мимо коридора, ведущего к бассейну и бане – именно бане, а не сауне, даром что с бассейном, – он почувствовал, как оттуда потянуло ровным сырым теплом. Все было правильно: баня пребывала в полной боевой готовности, поскольку времени, чтобы ее натопить, у Петра Михайловича после их телефонного разговора было предостаточно.

Телевизор работал в гостиной на втором этаже. По широкому плазменному экрану бегали, пиная мяч, два десятка жилистых парней, добрая половина которых были чернокожими. «Европейцы», – озираясь, подумал майор Бурсаков. В гостиной не было ни души, недопитый стакан чая на журнальном столике совсем остыл. Он обследовал остальные комнаты, поднялся наверх, в мансарду, но и там никого не оказалось. Дом майора Стеценко напоминал «Марию Селесту» – парусник, обнаруженный когда-то у границ Бермудского треугольника. Все личные вещи экипажа лежали на своих местах, на капитанском мостике дымилась недавно раскуренная трубка, стол в кают-компании был накрыт к обеду, даже блюда еще не успели остыть, но людей на борту не оказалось – ни живых, ни мертвых. Не было ни крови на палубе, ни следов борьбы, ни каких-либо других намеков на судьбу экипажа – люди просто исчезли, оставив памятником себе загадку, которая вряд ли когда-нибудь будет разгадана.