Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора

Генерал Тульчин сто раз говорил майору Бурсакову, что у него чересчур подвижный характер и слишком живое воображение. Обычно майор имел, что возразить, и принимал генеральские фитили с гордым смирением. Но применительно к данному случаю Андрей Константинович, пожалуй, был прав: дело наверняка обстояло гораздо проще, и, чтобы выяснить, куда подевались хозяева, приплетать сюда «Марию Селесту» явно не следовало. Какая там еще «Мария Селеста»! Одного вызвали на заставу, да так срочно, что, убегая, он забыл выключить телевизор, а другая вышла по каким-то своим делам или, действительно, заглянула к соседке… Да елки-палки, она может быть где угодно – например, в огороде! Как, к слову, и хозяин.

Подойдя к окну, Струп выглянул наружу. С высоты третьего этажа огород был виден, как на ладони. Так же хорошо был виден отсюда и заваленный каким-то гниющим хламом, загаженный курами двор соседней усадьбы. Ни в огороде, ни где бы то ни было еще в пределах видимости хозяев не наблюдалось. Подумав, что возведение шикарного особняка с видом на помойку вряд ли стоило вложенных в него усилий и средств, майор отошел от окна и спустился на первый этаж, по дороге во всю глотку зовя хозяев.

Ему, как и прежде, никто не ответил. Проходя мимо коридора, ведущего к бассейну, он снова ощутил дуновение тепла с запахом березовых веников и подумал, что хозяева могли пойти в баню – а почему бы и нет, в конце концов? При мысли о том, чем они могут там заниматься, он ощутил приятное возбуждение в низу живота. Галина Дмитриевна была женщина тициановских форм – крупная, дебелая, килограммов на девяносто живого веса, но при этом красивая, как демон обольщения, и хорошо знающая себе цену. Одна ее улыбка неизменно пробуждала в мозгу майора Бурсакова сонм решительно неприличных видений и образов, и ему стоило немалых усилий держать себя в руках. И это притом, что дамочка была совсем не в его вкусе и в другой весовой категории – одно слово, Слон и Моська!

Короче говоря, супруги были еще в соку и, насколько было известно Струпу, очень уважали это дело и по возможности старались им не пренебрегать. Он знал это наверняка, поскольку периодически ночевал здесь и слышал звуки, доносящиеся по ночам из хозяйской спальни. Бывало, что сладкая парочка давала свои концерты в бане, в бассейне, а один раз – один, разумеется, только на памяти Струпа, – они устроили настоящую оргию на двоих в теплице с огурцами. Весь урожай потоптали, честное благородное слово!

Мгновенно приняв решение, он свернул в коридор. Коридор был короткий, узкий и ничем, кроме проникающего из холла первого этажа и приоткрытой на два пальца двери, ведущей к бассейну, тусклого вечернего света, не освещенный. Пройдя им, майор постучал согнутым пальцем в филенку приоткрытой двери и, опять не дождавшись ответа, вошел.

На настоящий, хотя бы десятиметровый, плавательный бассейн пороху у начальника заставы Стеценко, естественно, не хватило – прямо скажем, не олигарх, чтобы устраивать на своем приусадебном участке гибрид римских терм с Сандуновскими банями. Бассейн у него был скромный, небольшенький – четыре метра в длину, два с половиной в ширину и еще метр восемьдесят – в глубину. Выбираться из него нужно было по сваренной из нержавейки лесенке, а забираться – как бог на душу положит: хоть по той же лесенке, хоть с разбега, бомбочкой. Последнее бывало особенно хорошо после парилки: проскочил душевую с мочалками и тазиками и – плюх!

Внутри бассейн был выложен обычной кафельной плиткой – не голубой, как повелось нынче, а, по бедности, белой. Поэтому первым, что бросилось в глаза майору Бурсакову, когда он вошел, был цвет воды – густо-розовый, почти красный.

Странно, но из песни слова не выкинешь: первым делом он заметил именно цвет воды, хотя не увидеть плавающие в четырехметровой ванне тела было, казалось бы, невозможно.

Плавал, собственно, только Петр Михайлович. Его супруга, одетая в розовый махровый халат и резиновые шлепанцы, почему-то опустилась на дно и лежала там в позе спящей, изображая русалку. Она лежала на правом боку; придавленный тяжестью ее ноги правый шлепанец остался на месте, а левый всплыл, чтобы составить компанию неподвижно лежащему лицом вниз на поверхности воды начальнику погранзаставы. Стеценко тоже был одет по-домашнему, в спортивный костюм кричащей расцветки, но почему-то босиком. Он парил над телом жены, как парашютист в свободном падении, вольно раскинув в стороны все четыре конечности и служа наглядным примером того, что некоторые вещи действительно не тонут. На дне, в полуметре от широко, будто в изумлении, распахнутых глаз Галины Дмитриевны, хорошо заметный на фоне белого кафеля, лежал пистолет Макарова – надо понимать, табельный.

– Ни хрена ж себе замес! – внезапно осипшим голосом пробормотал Струп.

Все было ясно, и все было плохо – так, что хуже некуда. Ликвидатор, в кармане которого лежало удостоверение на имя подполковника ФСБ Федора Молчанова, продолжал трудиться, не покладая рук. Уровень информированности у него был воистину пугающий, и здешние места он пропалывал, как хорошая хозяйка свой огород – методично, не пропуская ни единой травинки, ни одного самого мелкого корешка.

Заведя руку за спину, Струп нащупал рукоятку торчащего за поясом джинсов пистолета, большим пальцем сдвинул предохранитель и вынул оружие из-под полы. Стало спокойнее – ненамного, но все-таки спокойнее. Краем сознания он подумал, что рискует оказаться в очень неприятной ситуации, если местные менты или подчиненные Стеценко заметут его здесь, с пистолетом в руке над двумя трупами. Но это была чепуха: по сравнению с фраером в темных стеклах и менты, и пограничники выглядели белыми и пушистыми, как плюшевые зайчишки.

Он взвел курок пистолета, попятился, нащупывая свободной рукой дверь, а потом резко обернулся, вскинув оружие. Но в коротком узком коридорчике никого не было; в доме царила тишина, нарушаемая только бормотанием работающего на втором этаже телевизора.

Надо валить, подумал он. Валить срочно, далеко и надолго. И – как можно скорее. Ощущение, что упырь в темных очках играет с ним, как кошка с мышью, достигло верхнего предела, сделавшись нестерпимо острым. Вопрос «за что?» не имел смысла. Дереву, в ствол которого с торжествующим воем вгрызается бензопила, тоже, очень может статься, интересно, за что ему такая напасть. Но его участие в дискуссии не предусмотрено планом лесозаготовок, и все, что оно может, это при крайне удачном стечении обстоятельств исхитриться и рухнуть на голову зазевавшемуся лесорубу.

Но этот лесоруб не зевал, и все, что мог майор Бурсаков, это использовать данные ему природой преимущества перед деревом – конкретно выражаясь, ноги. О служебном долге он больше не вспоминал – то есть вспоминал, конечно, но мимоходом, как о чем-то несущественном. Потому что служебный долг не может послать человека с завязанными глазами драться с разъяренным тигром. Драка слепого со зрячим – вот чем в конечном итоге обернулась его миссия в радиационном заповеднике. А раз так, ее пора сворачивать, пока к впечатляющему списку трупов не добавился еще один – его, майора Бурсакова, труп.