Андрей Загорцев - Боевое кредо

Участь Пачишина была решена, и мы приступили к его «легендированию». Майору пришлось снять верх от бушлата и остаться в одной коричневой подстежке. Снаряжение и рюкзак он снял, оставив при себе только пистолет под курткой да одну осветительную ракету – для подачи условного сигнала на случай провала «явки». В руки ему всучили пластиковый пакет с «Дональдом Даком» и отошли полюбоваться на преобразившегося спецназовца. Перед нами стоял банальный сельский ханыга. Для антуража Ромашкин посоветовал поставить ему «фофан» под глазом и вдобавок к зеленке вымазать физиономию золой и порвать вязаную черную шапочку. Пачишин, от греха подальше, начал складываться в ускоренном темпе.

Деньги собирали со всей группы – у кого что было по карманам. Финансист мялся больше всех, ныл, упрашивал нас зайти через недельку и сетовал на то, что самый главный начфин его «взгреет». Артемьевы сказали, что отберут у лейтенанта пулемет, если он еще раз обратится к своим «финансовым корням». Все мы здесь теперь одно целое – разведчики особой группы! Нет теперь среди нас ни инженеров технической части, ни старших офицеров, ни медиков, ни Бэтменов. Сумма набралась вполне приличная, и Пачишин приготовился составлять список.

– Мне «Сникерс», презервативы и жевательную резинку с покемонами, – озвучил свой заказ Аллилуев.

– Водки, «Доширака» и три пачки «Бонда», – произнес банальность Пиотровский.

Лейтенант заказал пачку «бумажных сосисок», кетчуп и туалетную бумагу. Я попросил несколько пакетиков кофе, пару пачек сигарет и карточку оплаты на сотовый.

«Связник» был готов и начал проверяться мною на знание пароля и отзыва:

– «Пастеризация» и «Интернационализм»! – бодро выпалил Пачишин.

– Артемьевы! Напишите ему на бумажке все эти иностранные слова, а то их хрен кто запомнит, – расстроился я.

Майор-«связник» печально вздохнул, попытался расцеловаться с разведчиками, но был сурово послан, сопровождаемый умными советами:

– Поймают – застрелись! – орали Артемьевы. – Стреляй прямо в жопу – чтобы мозги вынесло!

– Чисти зубы после принятия пищи, не ешь желтый снег, смотри под ноги, – добавил Пиотровский.

– Мне еще «чупа-чупс» со вкусом дыни, – опомнился лейтенант.

Пачишин оглянулся, показал всем «фак» и, переваливаясь с ноги на ногу, попытался аккуратно спуститься с сопки, поскользнулся и с криком: «А пошли вы все на…» – скатился с горки.

– «Уй… уй… уй…» – заметалось эхо среди сопок.

– И тебе удачи! – проорал Ромашкин.

– Да, пастор Шлаг совсем не умеет ходить на лыжах, – произнес задумчивый доктор.

Ожидание томительно, особенно при выполнении задачи. Братья-капитаны готовились к сеансу связи, разворачивали антенны и присоединяли к станции «аккумуляторный пояс». Пиотровский с Ромашкиным раскочегарили газовую горелку и теперь занимались приготовлением завтрака. Доктор перебирал медицинскую сумку. Лейтенант выпросил у меня сотовый телефон для передачи экстренных сообщений своим подругам, заодно получив задачу поменять дурацкий рингтон про «убитого Кенни», рыскал по округе и вел разведку на «себя». Идиллия! Тишина и благодать. Вкусно запахло жареной тушенкой и гречневой кашей. Внезапно в тишине раздался резкий звук разрываемой материи.

Ромашкин подскочил, упал на живот и, схватив автомат, прохрипел:

– «Духи» обходят, гранаты – к бою!

– Извините, – сказал доктор и покраснел, – это я, так сказать, с «огоньком» давнишнюю мечту осуществил.

Артемьевы сказали, что доктор «силен». Пиотровский так ничего и не понял. Ромашкин с печальным взором «брутального спецназера» осуждающе покачал головой и произнес киношно-гоблиновско-блокбастерную фразу:

– Цитрамон поди жрал? «Доширак» нежнее аромат дает.

– Леня, ты чего вечно такой воинственный? – спросил я Ромашкина, помешивая ложкой горячую кашу.

– У меня, наверное, «вьетнамский синдром», мне столько всего пришлось пережить, – ответил печальный Ромашкин и даже шмыгнул носом.

– Ой, Леня! До фига же ты перенес – особенно на Ханкале в разведуправе! Целыми днями дрых в палатке направленцев да на рынке разгрузкии камуфляжи примерял, – возмутились в один голос капитаны.

– Не надо на него напраслину наводить, он еще на вылет с ВПШГ на озеро Голубое летал и в Каспийск, – заступился за майора Пиотровский.

– И под капельницей лежал в отряде на второй день после замены, и фонарик «маглайтовский» в сортире утопил, – не сдавались Артемьевы.

– Между прочим, у меня этот синдром с детства, – возмутился Ромашкин, – я в школе во втором классе уже воевал!

– А мы в космос летали и капитана Гранта спасали во втором классе, – парировали капитаны.

– Я серьезно воевал, – тихо произнес Леня, – с американцами…

– Пока делать нечего, почеши нам уши, – подначил я майора.

– Ну, ладно.

Было это 10 ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года, поздней осенью. Родители тогда рано на работу уходили, а я взял да и проспал в школу. Смотрю – опаздываю, приду только ко второму уроку. Ну, что делать, чувствую – влетит мне. Поэтому, когда в школу шел с пацанами из второй смены, заигрался в войнушку и совсем припозднился.

Иду в школу, а на душе тревога такая и предчувствие чего-то нехорошего. И на улице как-то вдруг пустынно стало, даже машин почти не видно. Захожу, значит, я в фойе, а в школе тихо так. Обычно кто-нибудь из прогульщиков шарахается или дежурные из старших классов, пионерские патрули или уборщицы. А тут – тишина. И слышу, как где-то далеко-далеко печальная музыка играет. Мне вообще страшно стало. Думаю, наверное, что-то случилось. В класс свой заглядываю. А там… А там, короче, никого, а у нас контрольная должна быть по «матике». Вообще страх на меня напал, капец. Я в другой класс побежал – и там никого. Еще пару классов проверил. Пусто!

Непонятно – куда весь народ подевался? Бегу к учительской; может, там хоть кто-нибудь есть. Слышу – кто-то разговаривает. Я ухо «пригрел» возле двери, толком не разобрать, но слышу, кто-то всхлипывает, и голоса женские и мужские вроде:

– Ой, что же теперь буде-е-ет!.. Наверное, империалисты теперь радуются…

Я понял – это наша школьная «комсомольская вожачиха» рыдает. А ее кто-то успокаивает, по голосу – похоже, физрук (он всех училок женского пола помоложе любил успокаивать):

– Не получится ничего у подлых империалистов бу… бу… бу…

Потом что-то вроде про войну и:

– Ой, Николай Захарович, не надо, вдруг кто войдет. – Затем что-то типа: – Коля! Ой, какой большой…

А у меня в голове слово «война» засело напрочь. А физрук, наверное, «комсомолке» пистолет показывает. Слухи ходили, что все молодые училки болтают, будто у физрука есть большая пушка. Я стучусь так вежливо, а за дверью суета началась, потом замок защелкал, покрасневший физрук такой красный высовывается, видит меня и орет: