Всеволод Бенигсен - ВИТЧ

— А вы что, не знаете русских с таким именем?

— И не Исаак?

— Упаси бог. Терпеть не могу это имя. Я — Изя.

— А Изя — не Исаак?

— Изей я стал для удобства. Все зовут, ну и ладно. На самом деле я — Из и .

— ИЗИ?! Что это за имя вообще?!

— Мой отец преподавал марксизм-ленинизм. Был ярым коммунистом. Решил на мне отыграться.

— Так, а при чем тут Изи?

— Это аббревиатура, — обворожительно улыбнулся Зонц и, чеканя каждое слово, медленно произнес: — Изучайте Заветы Ильича.

Наступил 1983 год. К тому времени Брежнев уже умер, и его сменил бывший председатель КГБ Андропов. При новой власти все пошло как бы веселей, но в том-то и дело, что как бы. С одной стороны, Советский Союз выступал в ООН с мирными инициативами, с другой — продолжал войну в Афганистане. С одной стороны, боролись с тунеядцами, с другой — подешевела водка. Тянули известного рок-музыканта в КГБ, чтобы он подписывал обязательство «никогда не исполнять, записывать и сочинять своих песен», и одновременно издавали пластинки с западными (то бишь идеологически вредными) группами. Давали Госпремию фильму «Остановился поезд» и тут же запрещали «Бориса Годунова» на Таганке. Классическая советская шизофрения, но со смутным ощущением перемен.

Весна в том году пришла рано. По крайней мере в Привольск. Уже в марте зачирикали воробьи, зашумел теплый ветер и стало припекать не по-весеннему теплое солнце. Снег почернел, скукожился и разбрелся грязными островками по территории Привольска.

Майор Кручинин стоял на крыльце управления в распахнутом кителе и курил, осматривая зорким взглядом подконтрольную ему территорию. Жизнь в Привольске текла своим чередом. По крайней мере, изменения политического курса привольчан не затронули. Да и не могли. В конце концов, либерализм был изначальным курсом Привольска. Жмурясь от яркого солнца, Кручинин подумал, что, если бы даже началась третья мировая война, вряд ли бы привольчане узнали об этом, не будь здесь газет и радио. Их бы демобилизовали в последнюю очередь.

Вот мимо пробежали, виляя хвостом, две дворняги гигантских размеров — кажется, драматурга Ревякина (и как они у него плодятся с такой скоростью?). Проехал на велосипеде Куперман (зачем велосипед в крошечном Привольске?). Затем деловито прошли с хозяйственными сумками поэт Еремеев и актер Вешенцев. Они вяло кивнули майору. Майор вяло кивнул им в ответ. Вообще контакта с привольчанами он старался избегать. Не потому, что они ему были неинтересны, но он четко соблюдал дистанцию. Того же требовал от Чуева. Чтоб никакого панибратства. От охраны он ничего не требовал, так как она менялась чуть ли не раз в два месяца — их все время перекидывали с объекта на объект.

Химкомбинат к тому времени окончательно захирел и встал. Всех химиков перебросили на бактериологическое оружие. Новых отходов больше не привозили. Убрали и почти всю обслугу. Зачем она нужна, если привольчане сами могут справляться? Они научились не только продавать, грузить, убирать, стирать, но и даже управлять проектором в кинотеатре и вести бухгалтерию. Из «приезжих» остался только один повар, которого все почему-то звали дядей Васей, хотя он был не Васей, а Николаем. Но и то потому, что сам не захотел никуда уезжать. Просьбы привольчан о карцерах, крематориях и бараках Кручинин, конечно же, не выполнил и выполнять не собирался. Посчитал это просто временным помешательством, что-то вроде утрированного «стокгольмского синдрома». То есть мало того, что заложники (заключенные) становятся на сторону террористов (властей), но еще и требуют от последних, чтобы те их сурово наказывали за неповиновение. Правда, в данном конкретном случае аналогия с заложниками была не совсем уместна — привольчане, поняв, что их требования не будут выполняться, какого сами свели контакт с майором и лейтенантом на нет. Нельзя сказать, что это не тревожило Кручинина — все таки худо-бедно, но до этого он представлял (хотя бы со слов Ледяхина), чем дышит Привольск. Теперь же приходилось рассчитывать на собственное чутье и бдительность лейтенанта. Но за два года он так утомился разруливать мелкие конфликты и бытовые ссоры, что уже был рад, что его оставили в покое. Даже звонить родственникам к нему больше не ходили. А открытки перестали посылать еще в 81-м. Правда, не по доброй воле, а просто открытки перестали завозить. Письма по-прежнему были под запретом, хотя Кручинин искренне не понимал почему. Впрочем, начальству виднее.

Кручинин докурил сигарету и поднялся к себе в кабинет. Разморенный первым весенним теплом Чуев спал, положив голову на стол. Проходя мимо, майор легонько стукнул костяшками пальцев по столу.

— Не спать, лейтенант.

Тот вздрогнул и вскочил, испуганно вращая сонными глазами.

— Виноват, товарищ майор. Э-э-э! Товарищ майор, погодите…

— Что?

— Я это… не знаю, нужно это или нет, но вы сами просили докладывать…

— Ну, не томи уже.

— Я не могу сказать, откуда эта информация, но… в общем, такая тут странная фотография…

— Какая еще фотография?

— Вот эта.

Чуев жестом заправского фокусника, словно из рукава, вытащил черно-белый снимок и протянул его майору. Кручинин взял фото и прищурился, напрягая зрение. Снимок был зернистый, нечеткий, но на нем можно было рассмотреть главное. Там был запечатлен Куперман, одетый в рваный бушлат с белой нашивкой «Ш263» и непонятно откуда взявшийся в Привольске вертухай с автоматом. Куперман стоял, расставив в разные стороны руки, и печально смотрел из-под козырька своей зэковской кепки куда-то вдаль. Вертухай же его в этот момент обыскивал. Вся эта композиция до боли что-то напоминала, но что именно, майор вспомнить не мог.

— Что за бред? — нахмурился он. — Откуда эта фотография?

— Виноват, товарищ майор, — потупил глаза лейтенант. — Не могу сказать. Не хочу человека топить.

— Ишь какие мы нежные. И давно она у тебя?

— Да уж недели две как валяется.

— А что ж молчал?!

— Виноват. Я прямо все время забывал сказать. А сейчас полез в ящик и вспомнил.

— Может, ты еще раз полезешь в ящик и еще что-ни-будь вспомнишь? Например, что кто-то умер или сбежал.

— Сбежал? — вытаращил глаза Чуев. — Кто?

— Хрен в манто. Это я образно. Ладно. Поднимай жопу. Пойдем к Куперману в гости.

— Есть подымать жопу, — печальным эхом отозвался Чуев.

Только у самой квартиры Купермана Кручинин заметил, что до сих пор сжимает в руке чертову фотографию. Он поспешно убрал ее в карман и позвонил в дверь.

— Кто там? — раздался голос Купермана.

— Майор Кручинин.

— У вас есть ордер на обыск?

— Какой, блядь, еще… Совсем, что ли, спятили? Открой дверь, я поговорить пришел.

За дверью воцарилась тишина.