Валерий Рощин - Команда ликвидаторов

Выбирающегося из-под земли человека я замечаю и узнаю, когда до воды остается всего ничего. Это папаша Хелены – Анте Анчич.

«Вот же упрямец! – поражаюсь, подбегая к бетонному парапету. – Что ему надо от бедной девчонки? Да и от меня тоже?..»

Оглянувшись перед прыжком в воду, вижу бегущего ко мне хорвата. Он один и расшвыривает со своего пути бедных туристов, точно невесомых тряпичных кукол.

Да, он один, и я вполне могу подстрелить его из трофейного пистолета, чтобы разом покончить с осточертевшей погоней. Но вокруг толпятся ничего не подозревающие люди. Они будто нарочно останавливаются и глядят вслед озлобленному типу, несущемуся по площади с перекошенной от злобы физиономией. Любой промах из не опробованного мной оружия станет для кого-то из них роковым.

– Ладно, сучара! Не отстанешь – утоплю в этом грязном проливе!.. – цежу я сквозь зубы и прыгаю ласточкой в воду.

Всплываю под дальним бортом бело-голубой посудины, стоящей на рейде в сотне метров от парапета. Сложно догадаться о назначении угловатого уродца: то ли прогулочный катерок, то ли плавучий ресторанчик. Неважно. Главное – отдышаться, хорошенько прочистить легкие и продолжить стайерский подводный заплыв.

Отдыхая, выкраиваю наиболее безопасный маршрут. Необходимо попасть на берег, но так, чтобы меня не видела ни одна пара любопытных глаз. Вскоре удается разглядеть левее площади короткий пирс для маломерных судов; дальше тянется относительно безлюдное место – длинная низкая набережная. Туда и направляюсь.

На берег выбираюсь, преодолев под водой в несколько этапов метров восемьсот. С ребризером или аквалангом данное расстояние показалось бы детской шалостью; с задержкой дыхания сия дистанция дается непросто.

Небо теряет сочные краски. Осторожно прохожу мимо богатого особняка – верно, какого-то музея; перебегаю дорогу и ныряю в густой парк. Здесь я намерен немного отдохнуть и просушить одежду…

Солнце зашло за неровный горизонт.

Я еду на такси черт знает куда. А конкретно – в то место, которое указано на клочке газеты, лежащем на торпеде.

– Это хотя бы в Стамбуле? – усомнился я, когда водила прочитал название отеля и запустил движок.

– Истанбул-Истанбул, – ощетинил он усы и заклевал горбатым носом.

– Ну и славненько. Едем…

Пролив остается далеко за спиной. Потоки транспорта с темнотой не ослабевают: мы кружим по хорошо освещенным дорогам около сорока минут, выдерживая общее направление на запад.

Наконец, тормозим у достаточно бойкого для окраины города перекрестка. Достаю купюры, также успевшие подсохнуть после затяжного пребывания в воде, расплачиваюсь и исчезаю в темноте. Таксисту незачем знать, куда я направляюсь.

В поисках Хелены всматриваюсь в каждую встречную женскую фигурку. И все же ее появление происходит неожиданно: я торчу у парадного подъезда небольшого отеля с надписью на вывеске «Classic Beach», а она, выскочив откуда-то сбоку, буквально бросается мне на шею.

– Женя, я так рада… – то ли смеется, то ли плачет она, – я так рада, что ты меня нашел. Вот посмотри, что я купила.

В ее ладошке лежит новенький сотовый телефон…

Мы стоим обнявшись посреди улицы.

Девчонка начинает мне нравиться: никаких мыслей и телодвижений, связанных с побегом, точность и обязательность действий, хорошая сообразительность. А главное – у меня появилась уверенность: на нее можно положиться в серьезном деле.

Упавшего от удара в голову Горчакова подхватывают сильные руки и волокут к подъехавшему фургону темной масти. Обмякшее тело забрасывают внутрь, словно ненужный мешок с просроченным цементом.

Когда машина срывается с места, его подбрасывает на кочке или на бордюрном камне. Рывок на короткое время приводит в чувство и возвращает способность мыслить.

«Где я? Похоже, внутри небольшого автомобильного фургона…» – приподнимает он затылок от жесткого пола и стонет от пронзительной боли. Голова только-только оправилась от полученного при аварии сотрясения – и вот снова сильный удар чем-то твердым и тяжелым.

Боль возвращается и уносит его в небытие, пока фургончик резво несется по хорошему асфальту. Очнуться окончательно удается, когда машина съезжает с трассы на второстепенную дорогу. Случилось это примерно через час. Впрочем, течения времени Горчаков не ощущает, как не ощущает скорости или направления движения.

«Да, все верно: это мрачные внутренности фургона. Вернее, его кормовой части, наглухо отделенной металлической перегородкой от передней комфортабельной кабины, – изучает он нутро своей каталажки. – Ни окон в бортах, ни люков в крыше. Только дверки, закрытые на навесной замок…»

Генерал тяжело поднимается, посидев и успокоив дыхание, подбирается к дверкам. В районе замка он отыскивает небольшую щель и глядит сквозь нее наружу… Увы, но через маленькое отверстие видна лишь мелькающая серость асфальта, и вопрос «куда везут?» повисает без ответа.

Впрочем, что толку от знания координат того места, где его прихлопнут? Он не сможет сообщить их ровным счетом никому, не сможет попросить помощи ни у сотрудников своей охраны, ни у руководителя Департамента, ни у Георгия Устюжанина…

– Черт! Устюжанин хотел проводить меня до калитки особняка, а я, дурак, отказался. Напрасно-напрасно, – шепчет он, привалившись спиной к борту.

Ладони на всякий случай ощупывают пол вокруг. Пусто. Ничего. Ни одного предмета…

Внезапно режим движения изменяется: фургон сбрасывает скорость и сворачивает с ровного асфальта второстепенной дороги на ухабистый проселок.

«Все, смерть слишком близка, чтобы думать о вариантах спасения. Сейчас завезут подальше в лес, вгонят в висок пулю, бросят в овражек и закидают ветвями. Все…»

Через несколько минут фургон встряхивает в последний раз, после чего движение прекращается, а двигатель замолкает. Генерал на всякий случай сползает на пол и, откинув в сторону здоровую руку, косит под лишенного сознания человека…

Рядом с фургоном останавливается легковой автомобиль, открывается задняя дверка с глухо тонированным стеклом.

– Как вам это местечко, Борис Маркович? – доносится до слуха Горчакова незнакомый мужской голос.

– Хорошее место. Покажи…

Гремят запоры, фургон содрогается, дверки отходят в стороны, впуская внутрь яркий дневной свет. Генерал-лейтенант лежит на полу, отвернув голову к дальней стенке.

– Отлично. Это он. Вот что, Токарь, сделай-ка так, чтобы его больше никто и никогда не увидел. Даже в этой глуши…

Второй голос удаляется, но Сергей Сергеевич не перепутает его ни с каким другим. Голосом с таким противным тембром в их управлении обладал только один человек – Борщевский.