Вячеслав Денисов - Презумпция виновности

– Свою однокомнатную благоустроенную квартиру любезно предоставил слесарь машиностроительного завода вашего города, изготовивший мне дубликат контейнера, под 100 тысяч рублей компенсационных из резервного фонда Генеральной прокуратуры, – добавил Кряжин. – Я попросил дежурного по области переслать информацию в кабинет Желябина, если поступит заявление о вторжении. Человека, вошедшего в квартиру, интересовала, понятно, не схема исчезновения из города, а имя человека, которому Пикулин не должен доверять. Не будем забывать, что преступник, убивший Петракова и забравший эту записку, носит черную кожаную куртку с воротником из меха норки.

– А что было под подоконником? – спросил Георгиев.

– Ничего не было.

– И на этом строится ваше обвинение в отношении меня? – удивился Мацуков.

– Не только, – возразил Кряжин.

Вынув из кармана диктофон, он немного отмотал пленку назад и включил воспроизведение.

«…– Да-да-да! – с десяти до семи утра сегодняшнего дня он был у меня… Он просил быть с вами откровенной, и я, как понимаете… Я вас очень прошу, жене его только ничего…

– Нет-нет-нет! – как договорились… – Еще один вопрос…»

По лицу следователя районной прокуратуры Мацукова пошли красные пятна.

«– …и я уеду. Поймите нас правильно, речь идет о моральном облике нашего сотрудника… Хотелось бы узнать в общих чертах, так сказать… Вы любите друг друга? У него семья, и это нас настораживает…

– Он разведется! – жарко отвечает женщина. – Он давно хотел это сделать, просто у него сейчас тяжелый период в службе. Но он сказал, что через месяц, быть может, меньше, он оставит службу и мы уедем.

– Значит, он вас любит? Цветы, наверное, дарит?.. Вы помните, что он просил вас говорить мне правду? Когда в последний раз дарил?..»

– Ах, вы… – Мацуков, бросая взгляды на Кряжина и Сидельникова, не договаривает, однако чувствуется, что он хочет сказать.

«– День вспомнить? – Она смеется. – Но тогда придется вспомнить ночь… Да, это было в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое января. Женщина помнит каждый миг, когда мужчина дарит ей цветы! Он тогда провожал меня до дома…

– До Приморской?

– Ну, конечно, я же на Приморской живу. Он торопился на работу и сел в такси у самого моего подъезда.

– Господи! Уж не вас ли я видел, проезжая мимо?! Маленький букетик синих цветов, он – в кожаной куртке с воротником из норки?

– Верно! – Она смеется.

– Спасибо вам. Теперь мы спокойны. Он и вправду славный человек…»

Наступившая тишина длилась недолго. Первым ее нарушил Мацуков:

– Надеюсь, вы понимаете, что все это вам придется доказать?

– Я хочу, чтобы вы знали одну вещь, Мацуков. Я приехал сюда не за субстанцией Головацкого. Образец продукта исследований профессора давно находится в моем сейфе в Генеральной прокуратуре на Большой Дмитровке. Заказчики из-за рубежа, инициировавшие душевные сомнения ученого, мне известны. Группа лиц в России, преследующая те же цели, но в своих интересах, мною установлена. Единственная задача, которая осталась неразрешенной на двадцать девятое января и для решения которой я прибыл в Холмск, – поиск предателя среди нас. Это было последнее звено в расследовании, начавшемся два месяца и одну неделю назад.

И теперь я могу с уверенностью сказать, что расследование завершено полностью.

И напрасно вы, следователь районной прокуратуры, с иронией вопрошаете у меня, старшего следователя Генеральной, как я это буду доказывать. Боюсь огорчить вас, бывший следователь, но поиск доказательств невозможного – это моя слабость. В смысле – хобби.

– Я все пытаюсь объяснить тебе суть нашей работы, Игорь. – Кряжин сидел за рулем «Волги», давая возможность Сидельникову, не выпускавшему руль из рук все эти дни, отдохнуть. – Да то времени не хватает, то спать хочется. Возьми мою папку. – Выждав, пока муровец перегнется и заберет с заднего сиденья раздутую, как саквояж, хранительницу секретов, он кивнул на нее головой. – Открой. Там, у самой стенки… Нет, с другой стороны… Да, здесь. Найди целлофановую папочку, в которой один-единственный лист. Нашел?… Прочитай.

Сидельников положил лист на колени и впился в текст глазами.

«Любите справедливость, судьи земли, право мыслить о Господе, и в простоте сердца ищите его. Неправые умствования отдаляют от Бога, и испытание силы Его обличает безумных. В лукавую душу не войдет премудрость и не будет обитать в теле, порабощенном греху. Ибо святой Дух премудрости удалится от лукавства, и уклонится от неразумных умствований, и стыдится приближающейся неправды.

Человеколюбивый дух – премудрость, но не оставит безнаказанным богохульствующего устами, потому что Бог есть свидетель внутренних чувств его и истинный зритель сердца его.

И так хранитесь от бесполезного ропота и берегитесь от злоречия языка, ибо и тайное слово не пройдет даром, а клевещущие уста убивают душу.

Упражнение в нечестии помрачает доброе, и волнение похоти развращает ум незлобивый.

Подлинно суетны по природе все люди. Пленяясь красотою, вы должны познать, сколько лучше вас Господь, ибо Он, Виновник красоты, создал вас».

– Это завещание Соломона судьям из его Книги Премудрости. – Перед МКАД советник начал сбрасывать скорость. – Представляешь, каково должно приходиться судьям? А про нас в книге Соломона места не нашлось. Мы – что?..

Посмотрев на Сидельникова усталым взглядом, он сказал:

– Нам всего лишь нужно найти его, с неправыми умствованиями, и отдать тем, кто, пленяясь красотой, должен познать, насколько господь лучше их. Найти… Среди ста сорока пяти миллионов у нас и пяти миллиардов на планете. Вот и вся суть, капитан.

Больше они не разговаривали. Лишь у ворот пятнадцатиэтажного дома с литерой «а» на Большой Дмитровке советник вынул ключ из замка зажигания и сказал хриплым от долгого молчания голосом:

– Когда я подошел к Кириллу и взял его за руку, в ней отсчитывал ход времени секундомер. Отрезок его жизни и смерти, длиною в один час сорок минут и пятьдесят две секунды. Я отключил его и посмотрел на свои часы. Отнял от имеющегося времени отрезок времени Желябина и получил четыре часа и тридцать две минуты. Еще во время первого посещения вашей дежурной части ГУВД я заметил, что часы на стене отстают на одну минуту. Значит, в тот момент, когда Кирилл стал испытывать тревогу и машинально включил отцовский секундомер, эти часы, совмещенные с камерой слежения, установленной на улице, показывали четыре часа и тридцать одну минуту.

Когда я просматривал пленку, я увидел, что, когда Мацуков входил в здание управления, часы в углу кадра, а значит, и на стене дежурного помещения, показывали 16:27:12. От входа до двери кабинета Георгиева – полторы минуты пешего хода. Еще полторы минуты у Мацукова ушло на открывание замка. И ровно в 16:31 с секундами майор Желябин услышал за стенкой шум, который вызвал у него страх. Он нажал на кнопку секундомера, с которым никогда не расставался, и пошел навстречу своей смерти.