Вячеслав Денисов - Наживка для крокодила

Интересно, кто конструктор «Лексуса»? Расцеловал бы его, как родного. Везет меня на себе, как санитар с поля боя…

А вот и знакомая стоянка.

Я прополз все расстояние до квартиры, как игуана, цепляясь за все выступы и впадины лестничных клеток. На всякий случай вытащил «ПМ», тихо открыл квартиру и, стараясь не цеплять предметы интерьера, прошел на кухню.

И очень скоро перед глазами стали всплывать клубы какого-то серебристого фантастического тумана, а дверь в кухню перевернулась под прямым углом…

Рейс «Владивосток—Москва».

Я не выдержала и провела рукой по его лицу. События той ночи пронеслись передо мной, как кинопленка. Вот – шрам на щеке, вот – на брови. Я представила Андрея в крови и содрогнулась. Хотя кровь никогда не вызывала во мне ни ужаса, ни брезгливости. Такая же жидкость, как кофе или чай. И то и другое мы заливаем в себя без всякого страха. Зачем же пугаться, когда что-то выходит обратно?

Но Андрей… Могло ли случиться так, что у нас бы не появилось возможности встретиться?

– Тебе было больно?..

Он как-то странно посмотрел на меня, и на миг мне показалось, что в его глазах загорелись искорки надежды. Надежды на что? Что ты мне интересен, Андрей?! Неужели ты не понимаешь, что я тебя…

Я боюсь произносить это слово! По одной причине – я не говорила его никому. Ни разу. Если ошибусь, не прощу. Себе.

– Не помню. Наверное, – ответил он, даже не пытаясь отстраниться. – Сознание возвращалось ко мне постепенно…

Сознание возвращалось ко мне постепенно. Сначала я почувствовал, что мой нос распирает во все стороны, словно в него вставили по аптечному рулону ваты. Потом ощутил, что мой язык прилип куда-то к небу и совершенно отказывается мне повиноваться.

Говорят, после смерти мозг человека еще некоторое время функционирует и дает команды сознанию о том, что делают с телом. Значит, я уже «разделан» патологоанатомами кабардинского морга… Куда мне сейчас? К апостолу Петру, к вратам рая или чуть пониже?..

С огромным напряжением разлепив глаза, я увидел на стульях перед собой Настю, Ваню, Вьюна и Верховцева. Значит – похороны…

– Слава богу, он пришел в себя!..

Голос Вьюна.

– Настасья, раствор, живо! – отдала команду неизвестная мне женщина в белом халате. Едва чувствительный укол в сгиб локтя, и я почувствовал необычайную легкость…

Окончательно очнулся я через два часа.

– Молодец! – воскликнул Верховцев. – Я думал, до обеда не очнешься.

Чему радуется? И, собственно, как он здесь появился?

– А где Вьюн с Ванькой? – пролепетал я.

Ваня, оказывается, спал. Он тоже получил свою дозу «раствора», а Вьюн уехал к себе на базу предупредить коллег, что берет отпуск на несколько дней.

Вердикт «выездного» врача оказался суровым – две недели жестокого, иезуитского режима, полный покой даже без возможности изучать прессу и тем более смотреть телевизор. Однако…

Через час после приезда Вьюна и через полчаса после пробуждения очумевшего Ивана я был уже на ногах. Ноги ногами, но есть еще голова. Она гудела и обещала неприятности. Не служебные, а физические.

– Андрей, ты что творишь?! – Настины глаза стали красными от отчаяния. – Я…

Она заплакала. Вьюн с Верховцевым ушли на кухню. Там, судя по запаху, жарились котлеты.

Я сел на кровать, притянул к себе девушку.

– Настюша… Ты видела меня – алкаша, теперь подивись на меня – сумасшедшего. Мой первый друг в реанимации, у моего второго друга убили отца. Ты будешь меня любить, если при этом я сейчас лягу на диван и начну пить микстуру из ложечки?

– Да!!! Да! Да! Да!

– Но я сам себя любить не буду, – стараясь не шататься, я поднялся со своего «одра». – А это главное. Потому что… Потому что, Настя, когда я перестану себя любить и уважать, то это же самое по отношению ко мне будешь испытывать и ты. А я такое позволить не могу.

У меня никогда не получалось успокаивать женщин. Их слезы для меня – как стрела, ударяющая в пятку Ахилла. Я обнял ее и неумело стер с лица слезы. Какой я чурбан… Я несколько минут шептал ей, краснея и заикаясь, как мальчишка, до какой степени она дорога для меня, что все будет хорошо, что ничего не может случиться плохого…

Я собрал штаб на кухне. Понятно, что каждое мое слово я пытался представить аксиомой, которую, как известно, доказывать не нужно. В восьмиметровом помещении для приготовления и принятия пищи находились двое моих учеников и Вьюн. Последний слушал меня, внимая каждому звуку, потому что в проблемах сыска понимал столько же, сколько я – в прогревах колес команды «Феррари» перед стартом.

Если бы этот план созрел в моей голове в тот самый момент, я принял бы его за бред, сопутствующий сотрясению мозга, и скорее всего впоследствии от него отказался. Но, поскольку он возник гораздо раньше, я старался убедить всех присутствующих в его перспективности.

– Шеф, ты сбрендил. – Это были слова Верховцева. Первые после долгой тишины. – Ты бога моли, что тебя подруга твоя сейчас не слышит. Было бы тебе сейчас «на живца»… На какого «живца»?! Ты посмотри на себя! На полутруп – так будет вернее. А на полутруп, как известно, не клюет.

После этих слов глаза Ивана покраснели, и он отвернулся. Черт!.. Опер из отдела привел очень неудачное в данной ситуации выражение. Вьюн молчал. Он, как пионер, был всегда и ко всему готов. Но дольше всех пришлось убеждать Настю. Когда я справился и с этим, мы спустились на улицу.

Мой пистолет перекочевал за пояс Верховцева. Теперь их у него уже два – неудобно, я знаю, но ничего не поделаешь. В соответствии с планом операции оружие мне сейчас противопоказано. Я с Иваном выдвинулся на «Лексусе», следом выехали Верховцев с Вьюном, на «девятке» последнего. Если оценить качественный состав «подразделения», то получится, что у нас толковая оперативная группа, способная выполнить спецоперацию. Если посмотреть только на меня, то наши машины скорее будут напоминать траурную процессию…

Ну, вот и банк.

Ваня по-хозяйски лениво вышел из машины навстречу выбежавшему охраннику. Очевидно, вид «Лексуса» даже после смерти хозяина оказывал на персонал магическое действие. Они разместились у крыльца и стали о чем-то говорить. По-видимому, Иван уговаривал начальника охраны дать допуск к хранилищу. Последнего терзали смутные сомнения, поэтому он с виноватым видом пытался вежливо отказать капризному отпрыску председателя правления. Вероятно, твердил нечто подобное: «Меня завтра порвут…» Однако «отпрыск» позволил себе ткнуть пальцем в грудь охранника и сдвинуть брови, что можно было перевести так: «Порвут ли тебя завтра – неизвестно, но если ты будешь продолжать быковать, то я тебя порву прямо сейчас». Как ни странно, именно такой довод для частных охранников является самым весомым и решающим. Сорокалетний верзила в форме американских копов обреченно мотнул головой и стал подниматься по лестнице.