Сергей Дышев - Гасильщик (Сборник)

Это явно относилось ко мне.

– Не споткнись, одноклеточный! – не остался я в долгу.

И тут я увидел вчерашнего обитателя номера – доктора Святозарова. Он глянул на меня изумленно – и все смешалось в моей голове, ноги подкосились, я чуть не загремел вниз по лестнице. Ко мне приближался бритый Карл Маркс. Сомнений не было: профессор, живой, невредимый, воскресший, уже простирал ко мне свои объятия.

Я же сделал «страшные глаза» и отвернулся. Слава богу, профессор все понял. Помойка научила. Кого хочешь научит, даже элитную профессуру. Люди, загремевшие на дно, лучше ориентируются в житейских коллизиях. И если от них отворачиваются знакомые, значит, воспринимать надо так, будто эти знакомые и не существовали.

Профессор, он же доктор Святозаров – черт побери, какая красивая фамилия, не то что Карл Маркс, унылое карканье – чинно прошествовал в столовую. А я остался с полуоткрытым ртом, лихорадочно прикидывая сложный путь, который прошел мой друг, прежде чем очутиться в этих стенах. Впрочем, нас, бездомных, судьба вряд ли случайно свела именно здесь, в таких разных качествах.

Но – каждому свое.

Мне ведь тоже стоило больших усилий не выдать нашего знакомства. Об этом никто не должен знать. Иначе пострадаем оба.

Откушавши, непризнанные гении гуськом потянулись в камеры. Не многие отважились выглянуть на улицу; шел мокрый снег, было слякотно и мерзко. Профессор прошел мимо меня, скользнув пустым взглядом. Я еле заметно кивнул и тоже пошел завтракать. Кормили хорошо, ведь не родишь светлых мыслей с пустым брюхом…

В субботу обитателям дачи привозили несколько ящиков спиртного: из расчета по бутылке водки и вина на человека. Нельзя сказать, что представители генофонда отличались склонностью к алкоголизму, но выпивали все, очевидно, спасаясь от приступов зеленой тоски.

Как раз сегодня была суббота. Приехал микроавтобус, сразу появились добровольцы, ящики с бутылками, сыром, колбасой быстро закинули в столовую. Там уже сдвигались столы. Затем начиналось так называемое веселье. В этот день строго-настрого запрещалось пить охране. В принципе, вообще охранникам запрещалось здесь пить. Как тут за всеми уследишь? Но я решил сделать сегодня исключение. Тем более Веракса взял выходной. Каждому охраннику, один на один, я вручил по бутылке водки, разрешив выпить не более ста пятидесяти граммов. Отказавшихся не нашлось. Я понимал, что рисковал, но ничего не мог поделать с собой.

Вечером со стороны столовой послышались нестройные голоса. Элита откупорила бутылки. Я включил экран – и словно очутился в центре благородного сборища. Сдвинутые столы были богато сервированы. Большинство представителей генофонда сидели в спортивных костюмах, напоминая пожилых пай-мальчиков, два или три человека были в футболках, а лысый с поросячьими глазками заявился в костюме и галстуке в горошек. Видно, у него от научных изысканий совсем крыша прохудилась. В этот момент он как раз держал речь, пережевывая слова мокрым ротиком. Я сделал наплыв, и причмокивающее лицо заполнило весь экран. Говорил он устало и вальяжно, пересыпая речь ужасными иноземными словами, но с русскими приставками и окончаниями: «маркетинизация», «офшорная зона», «лизинг», «проклиринговать»…

– Понесло жирняка! – сказал я вслух, и оратор запнулся.

Разумеется, он меня не слышал, но паузу быстро использовали присутствующие.

– Кончай трепаться, Ароныч! Мы сегодня отдыхаем!

Поднялся приличный с виду господин в футболке.

Он что-то пробормотал тихо, хохотнул, кто-то из сидевших рядом ткнул его в бок.

– Выпьем, друзья, за товарища Сталина!

– Всенепременнейшим образом! – закричал другой человек в майке. – А потом я снова попью чаю.

Видно, они объединялись по интересам.

Раздался нестройный хрустальный звон, выпили единогласно, точнее, единоутробно, потянулись к закускам.

– А кто у нас сегодня дежурный по смеху? – спросил человек, который произносил тост.

– Ароныч, Ароныч! – закричали все.

Толстяк стал отнекиваться, но его насильно вытолкали из-за стола.

– Ну, чего? – спросил он.

– Как – чего? – закричали присутствующие. – Сначала – смех, потом – история.

Ароныч пожал пухлыми плечиками, разомкнул сальный рот и натужно расхохотался.

– Еще, еще! – потребовало общество.

И Ароныч вновь потряс стены смехом, добавив в него немножко резины. Получилось это как «ах-ха-ха-ха-ка-ка».

– А теперь историю!

Ароныч задумался, облизал губы, вернув им привычный блеск, и начал:

– Я хочу вам рассказать, как я впервые поссорился с моей женой Мусей. Мы отдыхали на Черном море в городе Судаке. И я, как и всякий отдыхающий, имел фотоаппарат и постоянно снимал свою Мусю. Однажды мы пошли к старой крепости, отдыхавшие любили там фотографироваться. Я тоже решил сделать несколько снимков. Жена встала у ворот, но неудачно, ее не освещало солнце. Поэтому я сказал ей: «Чуть-чуть в сторону: лицо в тени». Но Муся меня не поняла: «Как это – втяни?» – «Лицо, – повторяю ей, – в тени!» – «Что я – черепаха?» – отвечает она. «Жираф! Доходит долго!» Мусечка тоже не осталась в долгу: «Если ты такой умный, сам и втягивай! Лысиной только не подавись!» Я даже опешил: никогда не слышал от Мусика таких грубостей… В тот день я много снимал ее, но выражение лица на тех снимках было суровое и неприступное, как крепость. Как будто действительно втянула…

– Нехорошая история! – сказал человек в майке.

– И совсем не смешная, – поддержал другой господин в майке. – Не засчитывается. Кто за то, чтобы не засчитать Аронычу эту историю, прошу поднять руку!

Все проголосовали единогласно.

– А раз не засчитывается, – продолжил второй человек в майке, – по правилам ты должен залезть под стол, три раза промяукать и затем спеть патетическую песню.

Все это напоминало телеспектакль. Я чуть со стула не упал от хохота, когда толстяк полез под стол и начал там орать кошачьим голосом. А потом он еще запел «Вихри враждебные веют над нами»…

Наверное, он имел в виду товарищей по застолью.

Я так увлекся этим зрелищем, что перестал воспринимать его как реальность. Передо мной разворачивалось театральное действо, странные люди играли в чудную, условную жизнь и вряд ли думали сейчас, что кто-то со стороны подглядывает за ними.

«Ничего себе генофонд! – подумал я. – Что теперь говорить об остальных?»

Я совершенно забыл, что собирался устроить тайную встречу с профессором. Тут же включил камеру в его комнате. Он что-то печатал на компьютере, но, видно, почувствовав мой взгляд, поднял голову и пристально посмотрел на меня. Мне даже стало не по себе… Знают ли эти люди, что их жизнь контролируется зрачком видеокамеры?

Я выключил все экраны, вышел в коридор. Из столовой доносились возбужденные голоса, я не стал мешать цивилизованному отдыху, сразу направился в комнату профессора.