Наталья Корнилова - Золотая лихорадка

— Иосиф!.. — вдруг услышала я захлебывающийся голос. — Иосиф, зачем нас сюда привезли? Что… что с нами будет?

— Да не волнуйтесь вы так, Валерия Юрьевна, — проговорил Птахин, — мы просто хотели поинтересоваться, из каких соображений вы помешали — невольно! — нашей работе и вынудили нас несколько скорректировать поставленные задачи и методы их выполнения. Проще говоря, мне интересно, зачем же вы хотели убить своего собственного мужа, который, кажется, был очень к вам добр и смотрел сквозь пальцы на все ваши причуды, а их, судя по вашему внешнему виду и ряду косвенных признаков, у вас немало? Ну?

— Я… не… Он сам вынудил меня. Я думала, что он… а он продолжал якшаться со Светкой, я узнала только недавно. И я подумала, что когда он изберется, то окончательно потеряет всякий страх и будет общаться с ней в открытую, а я…

Я внимательно наблюдала за Птахиным в тот момент, когда она все это говорила. Честно говоря, я не заметила на его лице каких-то признаков оживления, раздражения или гнева. Просто лицо, закованное в панцирь строгого, ни на секунду не ослабевающего контроля над самообладанием. Но тем не менее я вдруг нашла у него какие-то черты сходства с Сережей Вороновым. Да нет! Ерунда! Какие тому доказательства? Какие доказательства в пользу того, что Павел Птахин и есть тот Поль, который в свое время был так тесно связан со Светланой Андреевной Анисиной, тогда еще такой юной и наивной Светочкой?

Валерия Юрьевна говорила еще и еще — все сплошь малокровные, ничтожные слова, которые были продиктованы бестолковым, животным страхом. Птахин перебил ее уже на излете этой сумбурной речи:

— Достаточно. Можете не продолжать. Из всего этого я понял, что вы — глупая и ревнивая дура, но главная ваша черта — жадность. Вы боялись, что капиталы мужа уплывут из-под носа к другой женщине, когда он к своим деньгам получит еще и власть. Какой вздор! А Иосиф Соломонович, верно, выбирал подходящий момент для устранения собственного соратника. Он подумал, что если Бубнов умрет в своей квартире от остановки сердца, то никто не удивится. Дескать, выборы на носу, стрессы, а тут еще и покушение в ресторане «Ариэль»… Неудивительно, что у мужика не выдержало сердце, взяло да и остановилось на радость конкурентам, вам и Розенталю. Нет, дальнейшее мне понятно: Иосиф Соломоныч рассчитывал показательно утешить вдову, прибрать к рукам активы и жить спокойно, не влезая во власть с риском потерять голову. И тут Иосиф Соломонович прав: лечь под Романа Юрьевича Шестова, признать его патронаж — это смертельно опасно в наши дни, когда земля начинает гореть под ногами у олигархов. Честно говоря, — продолжал Птахин спокойно, — меня все это и не интересует. Просто вы невольно влезли в наши планы и в нашу игру. К сожалению, ничего не попишешь. Придется вас убрать. Это очень печально, что приходится умирать в расцвете лет, но так или иначе — вы узнали слишком многое.

— Можно я скажу, — вдруг сказал Розенталь. — Насколько я понял по вашим методам, вы или из спецслужб, или того хуже — бывшие гэбэ, отморозки, которые работают на частное лицо, присосавшееся ко власти.

— Да, на одноклассника, — вдруг сказал Заварзин и ткнул пальцем в меня: — Это она, Пал Николаич, такое сказала. Значит, вычислили.

— Пусть скажет сначала Розенталь, — холодно проговорил Птахин.

Да я долго вас не задержу, — продолжал Иосиф Соломонович, сползая по стене и садясь прямо на пол, — я вижу, что вы копаете даже не под Бубнова, а под Шестова. Слишком уж часто вы упоминаете его имя. Только, ребята, не надорвитесь. А что касается нас, то мы имели глупость проколоться. Нет ничего страшнее и непростительнее глупости.

— Как говорил, если не ошибаюсь, Талейран, — важно заявил белобрысый киллер, вертя в пальцах очки, — из всех сокровищ мира нет ничего дороже человеческой глупости, и все потому, что время от времени за нее приходится слишком дорого платить.

Валерия Бубнова неподвижно застыла у стены. Птахин усмехнулся. Розенталь поднял на него затравленный взгляд и вдруг бросился на бывшего спецслужбиста прямо с пола — коротким, неуловимо быстрым, упругим прыжком, словно разжатая пружина. Я открыла от изумления рот: никогда бы не заподозрила в довольно медлительном Иосифе Соломоновиче такой прыти и звериной стремительности.

Птахин повалился на пол, отчаянно вскинув ноги и пытаясь оттолкнуть ими Розенталя. Тот ударил его по голове, и лицо Павла Николаевича тотчас залила кровь. Приведший меня амбал вскинул автомат, навел его на Розенталя, Заварзин рванулся с места, раздирая рот в бешеном крике, но я опередила его — с силой ударила по дулу рукой, сухо затрещала автоматная очередь, и пули ушли в пол. Потом я, не мудрствуя лукаво, пнула амбала, прямо между ног и, когда он согнулся, ударила сверху вниз сомкнутыми руками, вложив в удар весь свой вес.

Тот рухнул как подкошенный.

Я попыталась было вытащить из-под него автомат, мне это почти удалось, но тут откуда-то сверху метнулись встревоженные голоса, и в помещение ворвались еще несколько рослых парней. Я отскочила к стене, отпустив ремень автомата, и оказалась под прицелом не менее чем пяти стволов. Иосифа Соломоновича несколько раз пнули ногами и, грубо встряхнув, поставили на ноги.

С пола поднимался помятый Птахин с разбитой мордой.

Он подошел к Розенталю, прошелестел сдавленное ругательство и с размаху ударил того по лицу так, что Иосиф Соломонович, и без того изрядно пострадавший сегодня, отлетел метра на два, но на пол не упал, а рухнул на мощные руки людей Заварзина. Лязгнул автомат.

— Не здесь! — заревел Птахин и, подскочив к белобрысому, с силой пнул его прямо под зад. — Не смей, сука, его трогать! Потом мозги от пола отскребывать сам будешь! — рявкнул он на белобрысого и, повернувшись к парням, державшим меня, приказал: — Выводите их! Всех троих!

— А я хотел, чтобы она позвонила Шульгину, — сказал Заварзин.

— Ты думаешь, что Шульгин такой дурак? — проговорил Птахин. — Да как бы не так. Я его хоть и не знаю лично, да пришлось поработать, так сказать, в смежных структурах. Не вижу смысла тянуть его сюда, тем более что он не поверит в вашу легенду сто процентов. Я сказал: выводите!

Птахин глянул на меня. Его холодные глаза обшарили меня с ног до головы, и моя словно налитая свинцом голова показалась пугающе легкой и наполненной какой-то слепой дурманящей мутью, когда он сказал:

— А вы прыткая дама. Но вас ведь предупреждали. Всех предупреждали, но никто не внял голосу рассудка. Кончайте их, ребята.

— Прямо здесь? — спросил один из людей Заварзина, наверное, самый сообразительный, в то время как двое других крепко держали меня за руки.

— Конечно, нет. Бар-ран! Выведете из корпуса и сделаете все там, около стены. Ну, что стоите? Тащите!