Наталья Корнилова - Золотая лихорадка

— Неееет! — вдруг тонко и пронзительно заверещала жена Бубнова. — Я не хочу умирать! Я не… я не буду!.. Не…

Один из мужчин ударил ее ладонью по губам, и крик оборвался. Валерия Юрьевна издала какой-то булькающий звук, а потом из угла ее рта потянулась ниточка крови. Она произнесла хрипло:

— Дайте тогда… выпить, что ли. Ведь я… ведь я имею право на последнее желание?

Наверное, она все еще думала, что это какая-то игра.

Быть может, подсылая убийц к мужу, она тоже полагала, что это всего лишь игра.

Наверное, только я знала, что это все на самом деле. Розенталь смотрел на Птахина отуманенным взглядом, толком не понимая, каким манером его, Иосифа Соломоновича Розенталя, руководителя предвыборного штаба Бубнова, можно пристрелить без суда и следствия, как какого-нибудь «врага народа», осужденного по пятьдесят восьмой статье в тридцать седьмом году.

Тем временем Валерия Юрьевна вылакала целую фляжку джина «Гордоне» и, растрепанная, страшная, смотрела на Птахина. Нет, она не верила в то, что должно было произойти. Решительно не верила.

— Если я… — произнесла она, — если я совершила преступление, то меня нужно судить. Вы же не судьи, чтобы меня судить! Если вы хотите меня убить, значит, вы еще худшие убийцы!.. Справились с одной женщиной, да?

Мне смутно показалось, что я уже где-то слышала эти слова. Да, несомненно, я уже где-то слышала их, но где и когда, не могла припомнить.

Птахин отвернулся и проговорил:

— Уводите их.

Нас вывели во двор, подталкивая дулами автоматов и не произнося при этом ни слова. Я оглянулась: трое вооруженных до зубов амбалов, которые собрались расстрелять двух женщин, одна из которых, со слипшимися от крови волосами, да еще к тому же и пьяная, еле стояла на ногах. Розенталь тащился позади, обессиленный.

Нас вели к реке.

Сквозь пролом в бетонной стене во двор врывался пронизывающий ветер с реки, закатывался под одежду и холодил тело, которое и без того скоро должно было остынуть. Ну что же, значит, пришла пора. Фатализм — это хорошее духовное орудие против страха неминуемой смерти.

— Ну что, господа гестаповцы, — проговорила я. — Хотите, научу вас веселой песенке: дойче-ен золдатен унд официре-эн, зонде-э-эр команден нихт капитулирэ-э-эн!.. — пропела я и тут же получила плотный тычок в затылок, отчего по всей голове прокатился гулкий ослепительный звон острой боли.

На ногах я не устояла, а упала лицом в какое-то отвратительное мокрое месиво грязно-желтого цвета: кажется, это была изолирующая стеклоткань, которой обычно обматывают водопроводные трубы. Она была разбросана вдоль стены довольно толстым слоем. Меня тут же грубо подняли и подтолкнули к пролому.

— Не шатайсь!.. Еще недолго осталось.

Нас привели к тому самому старому причалу, состоявшему из нескольких сцепленных друг с другом ржавых понтонов и навешенных на них старых автомобильных покрышек. Место было — лучше не придумаешь. Трупы можно было сбросить в дыру, которыми изобиловали изъеденные ржавчиной понтоны, и завалить сверху хламом. Наверное, именно такая судьба нас и ожидала.

— Да, весело… — пробормотала я сквозь зубы. — Ничего не скажешь.

С реки дунул особенно сильный порыв ветра, и Валерия Юрьевна вскрикнула:

— Ай, ну что же!.. Неужели… неужели вы меня утопите?

И я вспомнила. Вспомнила, где я могла слышать эти слова. Несомненно, это говорила миледи, когда четверо мушкетеров вели ее на казнь. Сравнение меня ужаснуло: неужели эти трое отморозков ведут себя точно так же, как те — благородные — мушкетеры? Дикость! Но тогда миледи заслужила казнь. Из-за нее погибло столько людей.

…Но ведь на совести этих двоих — пять трупов! Их не извиняет то, что рассчитывали на два: мой и Геннадия Ильича Бубнова.

Все эти несвоевременные мысли были вспугнуты и рассеяны одним выкриком:

— Давай!

Я повернулась спиной и наклонила голову. Сухо затрещала автоматная очередь, и тотчас же стоявший возле меня Розенталь вскрикнул и упал на ржавый металлический лист понтона. Вдруг страшная боль прожгла спину, меня рвануло вперед, лицом о рваный металл причала, и если бы не сработала моя реакция, то я умерла бы без посредства пули: завернувшийся край металлического листа расколол бы мне череп. А так — я прокатилась по понтону и, хватанув руками пустоту, с плеском упала в реку. Руки и ноги первоначально отказались слушать меня, и я кулем пошла ко дну. Дикая боль билась и пульсировала в спине, как будто меня ударили бревном.

Я плыла под водой долго. Кажется, минуты три. И вынырнула уже метрах в шестидесяти от берега. До меня донеслись голоса:

— Так… жид здесь. Готов. И баба его тут. Тоже. А где третья? Эта, прыткая… Машка. Неужели уцелела?

— Да ты что, Леха. Я ее в упор полоснул. Даже если не насмерть, то она в реку угодила: я слышал всплеск. С пулями в спине она не выплывет.

— Ладно. Вали этих двоих в дыру. Вот сюда. Давай, привали сверху покрышкой. И еще сюда. Давай.

— Сделано.

С неописуемым трудом я добралась до берега. Страшная боль, опоясавшая спину, не отпускала. Неужели у меня поврежден позвоночник? Да нет, не должен бы: в противном случае у меня отказали бы ноги, и я просто пошла бы ко дну. Нет, все нормально. Кевларовый бронежилет последней модели, который держит даже пулю из великого и ужасного «калаша», спас меня, но и нанес неизбежные травмы: все-таки пули были выпущены в упор, и моя спина сейчас представляет собой один огромный синяк. Быть может, сломана даже пара ребер, кто его знает.

Я легла на берегу и замерла. Непередаваемая дурнота была во всем теле. Где я оставила свою машину? Найти бы ее сейчас. Иначе я просто вырублюсь, и никто не поручится тогда за мою безопасность.

Слава богу, мне удалось найти машину. Нет, сначала я не могла понять, что это моя машина. Кто-то включил нижние подфарники, и я машинально пошла на свет. Только приблизившись, я вспомнила, что вообще-то оставляла машину в абсолютной темноте. Значит, кто-то проник в мою машину.

Я остановилась, тут ноги подогнулись, и я упала наземь. Наверное, только истинно кошачья живучесть не позволила мне потерять сознание. Я почувствовала, как темная тень нависает надо мной, а потом чьи-то руки поднимают и мягко фиксируют на весу. Через минуту я оказалась в салоне, а надо мной склонилось родное лицо Родиона Потаповича.

— Слава богу… вы, — выдохнула я. — Но, босс, как же вы меня нашли…

— Знал бы, что задашь такой вопрос, уволил бы за профнепригодность до этой поездки, — сказал он с мягкой иронией и показал мне радиомаячок, который был в моей машине все это время.

— А теперь рассказывай.

Я повернула голову на подушке и увидела, что лежу на кровати, а все тело перевязано бинтами. В спине — тупая, мутная боль, как будто воткнули бревно, шершавое и грубое, и медленно, с садистским кайфом, проворачивают.