Евгений Сухов - Воровская корона

В глазах мадам Трегубовой вспыхнул алчный огонек.

Макар вытащил портсигар, повертел его в руках. Крохотные бриллианты засверкали многими огнями. Жиган достал папироску, постучал ею о стол и, смяв, сунул в уголок рта.

— Десять тысяч золотом!

— О! Хорошие деньги, — кивнул Кирьян, — не думал, что ты такая щедрая.

Макар Хрящ упрятал портсигар глубоко в карман и, усмехнувшись, произнес, скривив губы:

— Маловато будет! Здесь одних только камешков на пятьдесят тысяч золотом наберется. Вот если есть такие деньги, без базара отдам.

— А может, поторгуемся?

— Мадам, при всей моей симпатии к вам хочу заметить, что мы не на толкучке. Я вам не фунт дыма предлагаю.

— Ладно, жиганы, — поднялся из-за стола Кирьян. — Все решили. Завтра ждем. А ты, Лиза, посмотри, есть ли кто за дверьми.

— Как же это вы так сразу, — почти обиделась мадам Трегубова, — и не посидели-то толком.

— На киче сидеть будем, — весело отозвался Кирьян. — А сейчас дела у меня кое-какие есть.

Лиза, шаркнув задвижкой, открыла дверь. С улицы в тепло комнаты дохнула прохлада, и лампадка, тускло горевшая в углу, плеснула красным сиянием, осветив потемневшее от времени чело божницы.

— Нет там никого, все тихо. На углу стоят трое, но это твои… тебя дожидаются.

Кирьян кивнул и вышел.

— Куда это он? — постарался Макар спрятать неудовольствие. — Только о деле начали говорить.

Степан неожиданно улыбнулся, показав крепкие ровные зубы:

— Не удивляйся. Барышня у него завелась, не отказывать же себе в удовольствии. Я тоже пойду, — обронил, поднимаясь, Степан. — А ты молодец, питерский, ловко ты Макея выставил. Он ведь у нас мастер на карточные фокусы. А ты его, как гнилой орех, раскусил. Аж треск по комнате пошел, — восторженно произнес он и, хохотнув, вышел из дома.

Не то от выпитого самогона, не то действительно в Елизавете Михайловне произошли какие-то существенные изменения, но Макар почувствовал необыкновенное влечение к ней.

— Ты это… На улице побудь пока, — негромко посоветовал Хрящ Коту, — у меня к мадам разговор имеется.

Васька Кот лишь усмехнулся уголком рта и, не сказав ни слова, вышел. Жиган уверенно подошел к Елизавете Михайловне и, ухватив ее за плечи, проговорил:

— А правда, что мамки в борделях — самые жаркие женщины на свете?

— А ты проверь, — негромко, но с некоторым вызовом отвечала Трегубова, прижавшись в ответ к морячку.

Руки Макара сползли ниже. Ладони обхватили узкую гибкую спину, а пальцы, отыскав застежки, стали уверенно расстегивать пуговицы на платье. Жиган почувствовал, как Елизавета Михайловна слегка обмякла в его руках и издала негромкий тягучий стон.

— А ты охальник!

— А мы, моряки, все такие, — улыбнулся Макар, ощущая, что женщина слабеет.

— Ты бы свет потушил, не ровен час, еще кто-нибудь в окно посмотрит, — взмолилась Елизавета.

Макар Хрящ слегка отстранился и повернул выключатель. Комната погрузилась в полумрак, только в самом углу продолжала тлеть лампадка, а Богородица с каким-то затаенным укором наблюдала за действиями жигана.

Макар посмотрел в окно. На улице мелькнула длинная сгорбленная тень. Неприятно, однако. Еще минуту он всматривался в темноту, пытаясь разгадать видение. Никого. Только у противоположного дома, прислонившись плечом к стене, стоял одинокий бродяга. Потоптавшись малость, он закинул на плечо тощую котомку и побрел в глубину Хитровки.

Прошло уже десять дней, а новый начальник уголовного розыска не объявлялся. Кравчук дважды отправлял посыльного с секретной депешей, но ответ, озадачив его вконец, был твердым: «Ждите!» Самое неприятное было в том, что бандиты активизировались и не далее как на прошлой неделе преступники взломали вещевой склад, с которого вывезли около десяти тонн драповой материи.

Удар был ощутимым.

Отыскались немногие очевидцы, которые рассказывали, что тюки были загружены на подводы. Но самым вызывающим был тот факт, что налетчики были в кожаных чекистских тужурках, поверх которых болтались кобуры с маузерами. И всякий, кто встречался на пути, невольно сворачивал в сторону, опасаясь накликать на себя беду. Налетчикам удалось благополучно миновать заставы и раствориться где-то на окраине.

А три дня назад в Мытищах был совершен налет на поезд, в котором ехало не менее полусотни нэпманов. Господ раздели до исподнего и высадили из поезда. К этой безрадостной картине добавлялось еще то обстоятельство, что едва ли не каждую ночь в Москве гремели перестрелки, а грабеж в темных переулках стал обычным делом.

В «Московской правде» были опубликованы списки расстрелянных бандитов, и первым в них значился бывший хозяин Хитровки уркаган Горыныч. Его близкая подруга мадам Трегубова содержала около Хитровского рынка притон и, по оперативным данным, занималась скупкой краденого. Но вот подобраться к ней не представлялось возможным. Мадам была необыкновенно осторожна и любую хитрость распознавала за версту. Но что совершенно точно, на Хитровке она была одной из ключевых фигур и была посвящена во многие планы жиганов. После удачных налетов они собирались у мадам Трегубовой отметить фарт. Очень заманчиво было бы накрыть их всех скопом, но беспризорная шпана, что окружала Хитровку тремя плотными кордонами, мгновенно предупреждала жиганов о малейшей опасности.

Кравчук вздохнул и посмотрел на часы. Время — полночь.

Его шофер Кузьмич, грузный мужик с одутловатым лицом, пару раз как бы невзначай заглядывал в приоткрытую дверь кабинета и степенно, заложив руки за спину, проходил дальше по коридору. До работы в уголовном розыске он служил в кремлевском гараже и не однажды говаривал, что времени в тот период у него было куда больше, чем сейчас.

Кравчук лишь хмыкал на хмурое выражение лица шофера, но домой не спешил. А собственно, куда? Без женщины квартира казалась стылой. Два года назад он сошелся с одной барышней и даже прожил с ней несколько месяцев. Но, что удивительно, уже на второй день после расставания в нем проснулись холостяцкие привычки, и он уже запросто, не заботясь о чистоте и позабыв прежнее воспитание, мог протопать в грязных башмаках по коврам и стряхнуть пепел в фарфоровую чашку.

В последнее время он частенько добирался до дома на служебной машине и с тоской думал о том, а сохранится ли за ним подобная привилегия, когда наконец объявится новый начальник. В сущности, обижаться не стоит, машина прикреплена к должности, и ничего страшного не будет, если он станет трястись в трамвае, как и прежде.

— Кузьмич! — громко крикнул Кравчук и, когда в проеме появился изрядно поредевший чуб водителя, весело распорядился: — Запрягай своего железного коня, выезжаем.