Дэвид Моннери - Боснийский ад

Дохерти остановился, обернулся и уставился на него.

— Ей уже сообщили, что с вами все в порядке, — сказал Лавинггон.

— Я хочу слышать ее голос, — спокойно сказал Дохерти и вышел из кабинета.

Лавинггон задумчиво проводил его взглядом и сосредоточил свое внимание на Хаджридже. Явно удовлетворившись тем, что она не боец САС, он спросил остальных, кто она и что тут делает.

— Она просто приехала посмотреть, в самом ли деле в Англии так много мерзавцев, подобных вам, — сообщил ему Клинок, а Барни Дэвис тут же всем предложил кофе.

В вестибюле здания Дохерти вслушивался в гудки.

— Алло? — спросил голос со знакомой хрипотцой.

— Исабель, — сказал он.

— Джеми, — отозвалась она, вспоминая свои ощущения от звонка Барни Дэвиса два дня назад. Тогда она просто сказала «большое спасибо» и чуть не повалилась на пол от облегчения. — Где ты? — теперь спросила она голосом таким счастливым, что ему захотелось запеть.

— В Бриз-Нортоне. Вечером буду дома. Так или иначе.

— Я дождаться не могу, — сказала она.

Несколько минут спустя он возвращался в кабинет, размышляя на ходу, стоит ли быть немного повежливее. «Вероятно, — подумал он, — те, кто заботится об этом, делают себе карьеры».

Он обнаружил, что остальные пьют кофе в напряженной тишине. Налив себе чашку, он сел напротив Лавингтона.

— Теперь можно продолжить, — сказал Дохерти.

— Очень хорошо, — натянуто сказал представитель министерства обороны. — Но это, разумеется, предварительный разговор. И, во-первых: где Джон Рив? Приказ был ясен — вернуть его домой.

— А он не захотел ехать, — сказал Дохерти. — И мы не могли забрать его против его желания, даже если бы и понимали, что это требование диктуется чьими-то самыми лучшими намерениями. В чем я не уверен.

Лавингтон подчеркнуто напомнил, что им платят за службу королеве, а не за проведение собственной политики. Дохерти сообщил ему, что они в САС привыкли считать так, что лучшее решение принимает только тот боец, который находится непосредственно в центре ситуации.

— А Джон Рив заботится о своих детях, — добавил он, — как и положено любому другому отцу.

— Если вы выбрались оттуда с полным грузовиком детей, — не сдавался Лавингтон, — значит, и он мог бы.

— Но ему еще надо заботиться о жене и ее родителях...

— И о «частной» армии, которую он возглавляет.

— Ничего подобного, — солгал Дохерти.

— Вначале он действительно давал им кое-какие советы, но не более. А я могу добавить, что мы не все выбрались с детьми. Один из моих людей находится до сих пор в самолете, в гробу.

Лавингтон посмотрел на него. Он понимает, что они все устали, заявил он. Разговор придется отложить. Сообщив, что завтра он позвонит Барни Дэвису, представитель министерства обороны удалился.

— Это он отправлял нас? — с отвращением спросил Клинок.

— Нет, отправлял вас я, — ответил Дэвис. — А его хозяева отправили то послание, что вы получили в Завике. Я очень сожалею, но министерство обороны и политики были настроены непреклонно, и я ничего не мог поделать. — Он холодно улыбнулся. — Я так понимаю, что вы будете игнорировать расспросы о Риве, пока он на самом деле не сыграет в ящик.

— Да он самый здравомыслящий человек во всей Боснии, — сказал Дохерти, — хотя само по себе это ни о чем не говорит.

— И он руководит успешно сражающейся маленькой армией? — спросил Дэвис.

Дохерти усмехнулся.

— А ты как думал?

Три дня спустя Дохерти вернулся в Херефорд, чтобы присутствовать на заупокойной службе по капралу Дамьену Робсону. Присутствовали многие из тех, с кем довелось служить вместе, включая Криса и Клинка. Из Гонконга прилетел и Джосс Винвуд, выводивший группу из Колумбии четыре года назад.

Из Сазерленда приехали многочисленные родственники, и после службы Дохерти и Барни Дэвис провели их с экскурсией по казармам Стирлинг-Лайнз. Большинство из них обозревали окружающее широко раскрытыми от изумления глазами, словно не веря, что их родственник жил и служил здесь последние семь лет. Из разговоров с ними Дохерти понял, что для них Дама, хоть и любимый всеми, представлял еще более таинственную фигуру, чем для товарищей по САС.

На следующий день после службы Крис Мартинсон уехал в Черные горы. С собой у него были бинокль и книга, но в этот день сердце у него не лежало к наблюдениям. Даже появление кречета вызвало лишь короткую вспышку радости.

Всю последнюю неделю он провел в размышлениях, пытаясь понять смысл своей жизни в настоящем и будущем. Гибель Дамы не потрясла его — что ж удивляться гибели солдата? — но кое-что из увиденного в Боснии продолжало стоять перед глазами. Начиная с госпиталя в Сараеве и кончая лицами детей, которых они вывезли из Завика и оставили в полной безопасности в Сплите.

Ему уже перевалило за тридцать, и он был почти убежден в том, что пришла пора менять образ жизни. Практикуясь во многих странах «третьего мира», он достаточно овладел искусством медицины и продолжал совершенствоваться.

Крис не знал как и почему, но пребывание в Боснии нарушило его душевное равновесие. Вспоминая о тех днях, он чувствовал себя более удовлетворенным тем, что помогал детям, а не тем, что убивал дурных людей. Он не хотел прятаться от этого мира. Более того, он хотел жить в нем.

Он посмотрел вверх, на стремительно несущиеся по валлийскому небу серые тучи, и подумал о жизни птиц в Индии. Или Африке. Или в любом другом месте, где он мог оказаться полезным.

У Клинка тоже было ощущение, что жизнь его дошла до перекрестка, и на этот раз до счастливого. Он все никак не мог поверить, что Хаджриджа приехала с ним в Англию и что в последовавшие затем дни они могли быть так счастливы.

Он понимал, что всему этому он обязан долгому ожиданию в Сплите. Если бы она там не читала английские газеты и не приходила в ярость по поводу написанного в них о войне в ее родной стране, она бы с ним не поехала.

— Почему бы тебе в таком случае не вернуться к журналистике? — предложил Дохерти.

— Поехали с нами в Англию, и пиши там себе и печатай правду об этом.

Может быть, ей действительно нужен был предлог, но, как бы там ни было, она поехала, и они устроили нечто вроде четырехдневного медового месяца в гостинице Херефорда, выходя из номера только затем, чтобы поесть, выпить и прогуляться, а потом заниматься по возвращении любовью, болтать и снова заниматься любовью.

Клинок еще никогда не чувствовал себя таким счастливым, и единственным облачком, омрачавшим его счастье, было легкое, но неотвязное чувство вины. «Неужели хорошее, — спрашивал он сам себя, — может произрастать из плохого?»

Примерно через неделю после этого Дэвид Оуэн и Сайрус Вэнс выступили с планом установления мира в Боснии, который подразумевал разделение этой страны на десять полуавтономных, основанных на этническом признаке округов. Центральное же правительство, оставаясь в наличии, тем не менее не должно было обладать серьезной реальной властью в этих округах.