Сергей Самаров - Высокоточная смерть

Он не оставляет следов? Но он представился слесарю полковником полиции Николаевым… То есть почти открылся. Что это значит? Ну, во-первых, это значит, что, если мы, и я в частности, не поторопимся, то слесарю жить осталось недолго. И мы не сумеем его уберечь никакими методами. Но «полковник Николаев» – это, мне кажется, слишком, немного на насмешку смахивает. Если только это не «прокол», вызванный самоуверенностью Николая Николаевича, привыкшего к тому, что его за много лет никак не могут поймать.

Я завершил тренировку, так и не дождавшись звонка от Альтшулера, хотя свой смартфон держал в кармане, и, быстро переодевшись, даже отказавшись от приема душа, заспешил по лестнице на третий этаж…

– Товарищ полковник! – своим громким возгласом я попытался вернуть Альтшулера к действительности, а то он сидел за своим столом с отсутствующим взглядом, отрешенный от всего его окружающего, от всех проблем и забот, если вообще не спал с открытыми глазами. У нас, помню, в военном училище несколько человек из одной роты научились так спать – они спят, а преподаватели видят перед собой только вдумчивый сосредоточенный взгляд. – Вы уверены, что слесарь все правильно сообщил?

Альтшулер без видимых трудностей вернулся к реальности.

– Уверен, Виктор Вячеславович. Уверен. Я ему даже один раз пригрозил, что сейчас тебе позвоню, так он сразу по-иному запел. Ты лучше вот сюда посмотри. Данные нашей экспертной группы по тому номеру телефона, – и перебросил мне через стол папку.

Я раскрыл ее, прочитал заключение экспертной группы, что названный номер принадлежит полковнику Николаеву Н.Н., начальнику отдела областного УВД по контролю за оборотом наркотиков, и, закрыв папку, вздохнул почти обреченно.

А полковник Альтшулер передвинул мне тоненькую красную книжечку-справочник областного УВД. В справочнике были фамилии и имена-отчества всех основных сотрудников и руководителей с фотографиями. Я быстро нашел Николая Николаевича Николаева и с радостью определил, что это совсем другой Николаев. У полковника-мента физиономия едва-едва в фотографию поместилась – отсутствием аппетита он, видимо, с детства не страдает, а киллер Николаев, насколько я помнил, всегда был сухим и худощавым человеком, аскетом во всем, умеющим без проблем переносить и голод, и холод, и все жизненные передряги.

– Я бы, конечно, с великой радостью заподозрил тебя во взяточничестве, – с усмешкой проговорил полковник Альтшулер, – но слесарь не опознал по фотографии человека из автомобиля.

– А где этот слесарь сейчас?

– В камере сидит. Там, я думаю, ему безопаснее. Да и звонить ему скоро понадобится…

– Куда звонить? – не понял я.

– Николаеву. Сообщить, что ты выехал. Ты куда, кстати, после занятий ехать намеревался? Конкретно сегодня…

– Как обычно, к жене в областную больницу.

– Кто знает о твоем обычном маршруте? Сообщал кому?

– Всем, кто спрашивал. Я из этого тайны не делал. Причины не видел.

– Понятно…

Полковнику Альтшулеру было что-то понятно, только мне ничего понятно не было. Кроме того, меня смущала мысль, что Николай Николаевич Николаев, оказывается, достаточно частое соотношение имени-отчества и фамилии. Я прекрасно знаю, что самая распространенная фамилия в России – Смирнов, а в мире, в разных интерпретациях, Кузнецов, включающая в себя созвучные по смыслу Шмит и Смит, Коваль, Ковальский, Коваленко и прочие… Но о том, что фамилия Николаев тоже встречается нередко, я еще не слышал, хотя среди моих знакомых, включая мимолетных, есть несколько Николаевых, и из них только один Николай Николаевич, тот самый, что вышел охотиться на меня. Значит, скоро будет и еще один. Я предположил, что Альтшулер пожелает обеспечить нам встречу.

Полковник постучал заточенным с двух сторон карандашом – красно-синим – по стеклу стола, о чем-то размышляя, при этом, сам того не замечая, переворачивал карандаш то одной, то другой стороной. Потом отложил его в сторону и взялся за трубку внутреннего телефона. Кому-то позвонил, спросил, все ли сделано, и только после этого посмотрел на меня и вытащил из кармана мелкий электронный прибор. Я когда-то с такими работал и знал, что это обыкновенный «радиомаяк».

– Прицепи это к своей куртке с внутренней стороны и поезжай, куда обычно ездишь. Груз тебе под машину уже подложили. Только теперь это не кокаин, а простой мел. Слесаря сейчас приведут, он позвонит и сообщит, что ты выехал. И не переживай, когда на тебя наручники нацепят и повезут в ментовку. Они проверят порошок, убедятся, что там мел, и тебя отпустят. А ты вообще дави на то, что ничего об этом не знаешь и вообще мешочек в первый раз видишь. На выходе из областной ментовки тебя будет ждать наша машина, микроавтобус. За рулем буду я сам. А до этого наши спецы вмешаются. Наш эксперт на всякий случай будет присутствовать при проведении экспертизы, проследит, чтобы там не напортачили. Кстати, не забудь жену предупредить, а то она будет ждать, в окно следить, еще, чего доброго, переволнуется, кровотечение откроется…

– Едва ли Тамара переволнуется, – усмехнулся я. – Она скорее этих ментов из окна перестреляет, так как хорошо помнит послевоенный чеченский клич: «Бей ментов, спасай Россию!» Но я предупрежу ее, эксцессов не будет. Только ей лучше сегодня же больницу покинуть, иначе Николаев до нее сможет добраться. Тот Николаев, бывший спецназовец, который не полковник, а только подполковник, да и то в отставке. Ему, я думаю, спустя столько лет, очень хочется на Тамару посмотреть.

Я вытащил из кармана и показал Альтшулеру короткое письмо, переданное мне дежурной по гостевому дому «Скворечник». Он несколько раз перечитал его, хотя текст там был предельно коротким и лаконичным.

– Так вы с Николаевым, выходит, знакомы?

– Не просто знакомы, товарищ полковник. Мы служили в одной бригаде. И я увел у Николаева когда-то невесту. Ну, как увел… Просто Тамара в свое время выбрала меня… И Николаев знает, что Тамара – это мое слабое звено. Поэтому ей нужно исчезнуть.

– Сам как думаешь, отпечатки искать бесполезно? – возвращая мне конверт, спросил Альтшулер.

– Я не слышал, чтобы Николаев когда-то отпечатки оставлял. Он аккуратный. К тому же на бумаге отпечаток сохраняется только от трех до семи дней. И Николаев, зная это, раньше того, как отпечаток станет нечитаемым, не передаст письмо, лучше переждет. К тому же я три дня в гостевом доме не был. Думаю, написано это и подготовлено к передаче не менее десяти дней назад, а потом бралось только в перчатках. Но зачем ему нужно было меня в «обезьянник» отправлять? Не могу понять…

– Может, он сам туда угодить планирует? – предположил Альтшулер. – Рассчитывает на теплую встречу. Что-нибудь он пронести туда может?