Сергей Семеркин - Когда факс приходит не вовремя [litres самиздат]

– Вот такой вот модельер.

Я выдохнул воздух. Получилось похожим на уф-ф-ф.

– Ах да, тебе еще Лера звонила. Оставила номер.

Я понял: это действительно всё. Мы с Машуткой разошлись гораздо дальше, чем могут отплыть друг от друга в море корабли. Но все-таки между нами встал риф последнего вопроса. Прежде чем уйти насовсем, она спросила:

– А почему ты меня взял? Только из-за внешности?

– Да ты что! Машутка… нет, конечно, и из-за нее тоже. Но я же плохой, а ты душевная, вот чудовище и потянулась к свету белому, к красоте и доброте… – мог бы я сказать, а сказал совсем другое:

– Какая внешность, Машутка, только из-за волос.

– Сволочь!

– Местами.

И хлопнула дверь. И наши траверзы с Машуткой больше не совпадали. Пусть я и не морской волк (или волчонок), но некоторые термины шпангоутского характера в башке засели крепко – а все детство, со своей патологической страстью у мальчишек к бригантинам и прочим парусникам.

Смотрю в окно. Часами. Пытаюсь определить: есть ли в занавесе дырки. В театре ведь так бывает: моль проест, или из пистолета выстрелят в дурного актера, или актер пьяный не по роле, а по жизни, бычком прожжет. В театре всякое бывает. И в жизни должно нечто похожее иметься. Но занавес жизненный так серьезно сделан, что незаметен – как ни присматривайся! Машинки туда-сюда шустрят, пешеходы помедленнее чапают, но тоже сюда-туда. Настолько схема ловко отработана, что и не понять: где начало, где конец декорации. А ведь они есть. Не могут не быть. Иначе нелепо. Но как только я ни всматривался, как ни замедлял дыхание, как ни ловил зрачками щели между нарисованными складками, так и не смог раскусить занавес. И еще я пытался найти себя в ребусе. Когда мой выход? Где тот момент и те слова, что я должен произнести. Чтобы было вовремя (не раньше и не позже!) И кому? И для кого? Ну не для себя же. Ибо нелепо. Столько раз я мог в последней истории всё бросить и что-то найти там, за занавесом. Но ведь не этого от меня хотели. Ибо нелепо. Оконное стекло темнело и превращалось в зеркало. И я видел в нем глаза. Не те глаза. Эту плоть надо было сорвать, как в известном фильме машина сдирает с себя кожу как бы человеческую, чтобы показать свою ложность. Но стриптиз танцуют для кого-то. Рассечь, рассечь себя и выбраться. Или полоснуть по занавесу. Только где он и с какой стороны по отношению к нему я? На меня смотрели глаза и в них не было ответа. Нелепо. Труп мелкого злодея улыбнулся сам себе. И выбил стекло. Двумя ударами, ибо двойной стеклопакет требовал двойного усилия. И ветер растрепал волосы, и пахнуло выхлопными газами, но мысли лишь заострились и пробили виски. Я ни хрена не знаю! Не знаю даже того, насколько именно хреново не знаю того, что ни хрена не знаю! По телефону не звонил и стекла не вставил. А кровь высохла сама. Насколько все же мы теплокровные совершеннее неорганики, мы что-то можем с собой сделать. Опускаю горизонт до асфальта, там блестят осколки, и ни одного живого взгляда, способного отразить мой, ответить сигналом помощи, на сигнал бедствия. Я открыл ящик и проверил содержимое. И переложил. Завтра. Или-или. Или оно мне пригодится, или я пригожусь ему. Или опять буду слушать тишину и смотреть на занавес. Ведь для укола необходима решимость, а для решимости воля, а где ее взять, если прежней злодейской уж нет, а новая еще не родилась, не сделала ни одного вздоха, еще не агукает, зараза. Но колыбелька для нее есть – бумажка с цифирьками. Как все же человеку трудно без бумажки, и как только мы жили в раю, без письменности? Золотой век без документа с печатью, подтверждающего, что век золотой. Нелепо. А я? От одной бумаженции сбежал и не принял ее в гости, другую боюсь принять. Цифры на бумажке написаны красивым почерком и он отразился в моем мозгу и выжег извилины. Номер я запомнил. Но когда мой номер на арене цирка?

Есть такие магазины, типа "художник". Никогда в них не захожу.

– Ух ты! собольи кисточки… – она вертела в руках подарок. Мой последний подарок сумасшедше-неземной и этим прекрасной художнице. – Спасибо!

Она чмокнула меня в щеку. Как будто я был ее отцом. Какие-то слишком моральные мысли лезут в голову. И как коробит губы фальшь. Но о ней чуть позже, не сейчас.

– Доброе в кавычках зло покидает тебя. Придется довольствоваться одной стороной силы. Но я думаю, справишься.

А вот это уже настоящие объятия любовников, которые никогда больше не увидятся.

За нами не подглядывают сценаристы комедии положений. Нет? Смешно. Или это их нелепая недоработка?

Как все непохоже и одинаково. С Машуткой мы как сувениры. Взаимные сувениры друг друга. Каждый купил себе приглянувшееся и некоторое время таскал. Всегда можно было выкинуть. Это грубо звучит, но это так. Она была моим приобретением (обратное тоже верно, но пусть Машутка подбирает свои слова для описания в дневнике). Она моя свободная рабыня. Я знал: она в любой день может без предупреждение не придти. И всё. Я знал: в любую секунду могу не явиться на работу и исчезнуть. Без каких-либо предварительных звонков. И всё. А с Дашей… мы тянулись друг к другу и пробивали какие-то свои закостенелые оболочки и рвали ткань пространства, сжимали время, изменяли мир и… не смогли стать единым. Почему? Потому что были разными частями детской головоломки (наверное – или я так думаю). Или слишком взрослыми, чтобы вставить пазл не на свое место. Она ведь никогда не изменяла своему. Да, да, даже когда проводила ночи со мной. Нет, это он – идиот! – изменял ей своим недоверием, оскорблял грубостью, унижал пренебрежением, обижал холодностью. Ей нужно было отогреться где-нибудь и зло в своей малости подпускало хрупкое добро к себе, чтобы созерцать несвое и посему интересное. И тем не менее была между нами какая-то фальшь. Причем с самого начала и до самого конца. Что-то, что резало плоть души и душило горло. Мы не выросли в одно. Может быть, потому что ей было предназначено быть с ним. Может быть, потому что я не смог превратиться в того самого. Странно, мы как чокнутые носимся с мифом Платона о двух половинках и отторгаем эту страшную для нас историю. Ведь она страшна приговором. Ты не можешь жить один. А если не получается найти? И жить со второй половинкой себя. Что тогда? Цинизм, смешки и гогот в след удачливых парочек и смакования их расставаний. Ага, и они тоже не смогли! Уже легче, а потом выдавливаешь из себя холод: "Прощай, я не люблю тебя" – или – "Здравствуй, хоть я и не люблю тебя". Остается только рассуждать: а может быть, всё совсем не так. И нет той самой половины.

Вот и у нас с Дашей было не так. С Машуткой я был свободен. С Дашей всегда зажат тисками роли, которой не понимал до конца, возможно, её вообще невозможно было понять, только играть, только мучаться без репетиций, в прямом эфире, без дублей, всегда выходя в кадр вовремя. Можно укрыться пледом и сосать безтабачную трубку и смотреть на пламя в камине и рассуждать, что: