Holly Hope Karter - По доброй воле

Мне больше не за что держаться. Мой мир разрушен до основания. Я потерял все и всех. И даже чертов Паркер не заставил бы меня подняться с земли.

Лучше бы он пристрелил меня в ту ночь. Ну, умер бы и умер. В этом случае я жалел бы лишь об одном. Что так и не попрощался с…

– Хоуп…

Зелеными искрами полыхнули в памяти глаза любимой женщины. Я словно наяву услышал ее звонкий смех.

Рука оторвалась от земли. Пальцы схватили воздух, но в моем воображении я касался ее лица, стирая с щеки крупные слезы. В моем воображении Хоуп смотрела на меня и плакала. Она что-то шептала, бессвязно, сбивчиво, и я не мог разобрать слов.

– А я ведь так и не попрощался с тобой. До сих пор, да? Как ты там, а?

Жалкие остатки воздуха с хрипом сорвались с губ, растворяясь в притихшем мире. Я устало прикрыл глаза… и вдруг разозлился. Страшно разозлился на самого себя! Уничтоженного, раздавленного, развалившегося на влажной земле посреди леса! Жалеющего себя! Готового сдаться! Сдохнуть!

Да что со мной не так?!

Я втянул сквозь зубы холодный воздух и зарычал, тяжело перевернулся на бок и с трудом встал на ноги.

Да что не так со мной, дьявол меня раздери и разбросай по миру?!

Я зажмурился и пьяно пошатнулся, когда голова закружилась. И снова увидел Хоуп.

Ее щеки блестели от слез, но зеленые глаза искрились. И эти искры разожгли что-то в моей груди. Что-то, что не жгло, а грело. Что-то, что заставило меня выпрямиться, вдохнуть побольше воздуха и тяжело зашагать через лес в сторону дороги и брошенного автомобиля.

Во мне зародилось кое-что живое. Желание. Я хотел увидеть ее. Хотел убедиться, что с ней все в порядке.

Перебравшись через густые заросли, я бросил последний взгляд на могилу товарища и прошептал:

– Прости меня, Банди. Когда-нибудь я приду к тебе и расскажу обо всем. Ты заслужил правду.

***

Свет фар рвал темноту на части. Чем ближе я был к городу, тем светлее становилось небо впереди. И это были не рассветные лучи, а электрический свет – знак наличия цивилизации.

Я мчал по дороге в Портленд, считая удары сердца. Их было слишком много. Слишком сильно эта сраная мышца билась в ребра. Так сильно, что я боялся, что она разорвется.

Я должен поторопиться. Я слишком сильно нуждался в ней. Слишком сильно нуждался в стимуле жить.

«Ты кретин, Стоун. Она никогда не будет твоей».

Горькая ухмылка растянула губы.

«Это неважно. Это абсолютно неважно. Я все равно буду рядом. Всегда».

Как же мне хотелось, чтобы она знала об этом. Понимает ли она сейчас, что я жив? Знает ли, что я все еще хожу под этим гребаным солнцем, что то же самое небо давит на мои плечи, что тот же воздух расправляет мои легкие? Узнала или она, наконец, что произошло той ночью в порту?

Я с досадой мотнул головой.

Сомневаюсь. Очень сильно сомневаюсь. Сокол слишком осторожен. Чересчур осторожен, чем знатно бесит меня.

Как же сильно мне хочется дать ей понять, что я все-таки жив! Что я рядом! Что я забочусь о ней! Я должен это сделать. Должен дать ей знать. Но как?! Как?!

От внезапной идеи мои глаза округлились, а брови взлетели вверх. Губы растянулись в слабой улыбке, а в груди затеплилась надежда.

Я понял, что должен сделать, как именно дать ей знать, что я жив.

Я выдохнул и на мгновение зажмурился.

«Этот знак ты точно не пропустишь. Не сможешь проигнорировать».

***

Пост приемного покоя я прошел с легкостью, словно стал невидимым. Призраком.

Шагая по коридору, я не поднимал головы и разглядывал свои руки. Пришлось сильно постараться, чтобы оттереть с них землю. Всю отмыть влажными салфетками так и не удалось, как и с одежды.

Я прошел в нужный коридор, кусая губу и ругаясь про себя. И как узнать, в какой она палате?!

Дьявол! Да как я вообще до этого…

Я скользнул за угол, заметив возле одной из палат пару полицейских. Злость вскипела в венах.

Весь мир против меня! Весь гребаный мир!

Я осторожно выглянул… и тут же принялся извиняться перед миром. Неуверенная улыбка тронула уголки моих губ, когда из палаты к полицейским вышла уставшая до смерти блондинка.

Подруга Хоуп. Я видел, как она входила в дом, прежде чем смылся с трупом на заднем сиденье.

Девушка обняла себя руками и кивнула мужчинам в форме. Один из них мотнул головой в сторону коридора. До меня донеслись обрывки фраз:

– …я уже все сказала.

– Мисс Хардман, мы должны…

– …сколько можно…

– …шесть трупов!

Я прикрыл глаза, мысленно поторапливая полицейских и умоляя их задержать девушку как можно дольше. А когда выглянул из-за угла в следующий раз, увидел спины удалявшихся мужчин. Подруга Хоуп понуро плелась следом за ними.

Я проскользнул в палату и запер дверь на замок. Неблагоразумно. Если кто-то решит заглянуть и обнаружит, что дверь заперта…

Впрочем, если меня здесь СЛУЧАЙНО обнаружат, проблемы тоже будут!

В глубине палаты тихо пищали приборы. Слабо светились мониторы – бледный голубой свет отражался в окне. Больничная кровать была скрыта от взглядов вошедших бумажной ширмой.

Я застыл, как вкопанный, и уставился на нее. И вспомнил другую палату. И другой мой визит к другому Грину.

«Она теперь тоже Грин. Тоже Грин, Дэнни».

Я нервно сжал стебли роз. Шипы впились в кожу, и я поморщился и скользнул взглядом по цветам.

Большие темно-красные бутоны на длинных темно-зеленых стеблях. Точно такие же розы я оставил в кабинете Хоуп в один из дней, когда… Дьявол, как же это было давно!

Легкая улыбка приподняла уголки губ. Она тогда отдала их своей помощнице, чем знатно меня рассмешила. И расстроила, надо признать…

Глубоко вдохнув, я медленно двинулся к бумажной ширме.

Сердце билось в груди так сильно, что ныла диафрагма. Мне хотелось сорваться с места и броситься к кровати, но я шел медленно, с трудом переставляя ноги, не готовый увидеть то, что прятала за собой бумага молочного цвета.

Я снова вспомнил тот день в другой палате. Почти такую же ширму. Почти такой же страх, что сейчас наверняка плескался в моих глазах. Но в других глазах, в моих любимых, зеленых с золотыми искрами.

Я вспомнил все те чувства, что рвали мое сердце, ужас, что вмораживал меня в пол. Тогда я едва успел вытащить друга из горящего здания. И сегодня я тоже едва успел. И шел, посыпая голову пеплом и молясь всем известным богам, чтобы моя любимая женщина была в порядке. Насколько это вообще возможно после пережитого ею.

Когда в поле зрения появились ноги, скрытые больничным одеялом, я судорожно вдохнул, но продолжил идти, леденея нутром. И выдохнул лишь тогда, когда увидел круглый животик. Судорога пробила все тело.

Она все еще носит ребенка. Она все еще готовится стать матерью. Она… в порядке. Настолько, насколько это вообще возможно…