Анна Данилова - Мне давно хотелось убить

Корнилов положил трубку и схватился за сигареты.

Сазонов сообщил, что к нему с полчаса тому назад приехал человек из Москвы, с Петровки, 38, розыскник, который вот уже несколько месяцев ищет ЛИЗУ УДАЧИНУ, жену крупного предпринимателя Михаила Удачина, следы которой привели его в С-ский аэропорт, откуда Сазонову и пришла информация о московском госте.

Спустя двадцать минут в кабинет Корнилова вошли Петр Васильевич Сазонов и маленький румяный человечек с рыжим пухлым портфелем в руках, который представился Николаиди Александром Георгиевичем. Первое, что он сделал, это достал фотографию молодой женщины и протянул ее Корнилову.

– Эта женщина живет в М.? – спросил он слегка высокомерным и одновременно подчеркнуто деловитым тоном, чтобы уже в первые минуты знакомства не дай бог не снизойти до панибратства.

Корнилов, у которого в деле имелись фотографии (изъятые из удачинского дома во время нелегального обыска, на них Лиза была заснята со своим мужем на фоне пальм и цветов), открыл папку и вместо ответа показал Николаиди эти ялтинские снимки.

– Да, это она, – вздохнув, проронил Александр Георгиевич, после чего как-то расслабился, достал из портфеля бутылку коньяку и лимон. – Ну что ж, будем знакомы?! Кажется, я приблизился к финишу. Завтра утром поеду в М.

– Зачем?

– Как это зачем? Она ведь там? Сбежала от мужа и поселилась с каким-то молодым парнем в М., на берегу Волги, разве не так? А ее Интерпол ищет!

– Она там уже не живет. Свой дом она продала несколько дней тому назад, а сама скрылась в неизвестном направлении…

– Мужики, вы что, шутите? Я столько верст отмахал, и все, выходит, зря?

– Не знаю…

Николаиди обнял бутылку и теперь сидел с ней, раскачиваясь на стуле и не желая верить в услышанное. Вся столичная шелуха с него в момент облетела, и он превратился в работягу-неудачника, что прямо-таки было написано на его уже не таком румяном лице.

– А вы лично ее видели? – спросил он, обращаясь одновременно и к Корнилову, и к Сазонову.

– Мы-то – нет, а вот один человек ее действительно видел… Я могу ему позвонить…

Корнилов набрал домашний телефон Шубина, но тот не отвечал.

– Еще ее видел врач из ветлечебницы, и если он на своем рабочем месте, то считай, что тебе повезло…

Врача привезли на машине Сазонова, Николаиди показал ему фотографию Лизы Удачиной.

– Это совершенно другая женщина. Я впервые ее вижу! – сказал ветеринар, поправляя очки и нервно пожимая плечами. – Та дама с сенбернаром ни капли не похожа на эту… Здесь какая-то ошибка… Так что извините…

То же самое он сказал и про ялтинские снимки, из чего выходило, что на всех фотографиях одна Лиза Удачина, та самая, которую разыскивает ее бывший муж, обеспокоенный тем, что его бывшая жена, с которой у них даже после развода сохранились хорошие отношения, не пишет ему и не звонит, а в ветлечебнице была совершенно другая женщина.

Доктора отвезли домой, извинившись за беспокойство, а Николаиди поехал устраиваться в гостиницу.

– Знаешь, Петр Васильевич, а ты не хочешь немного прогуляться? Что-то свежим воздухом захотелось подышать…

Лиза Удачина привезла Крымова к себе домой, на городскую квартиру, о которой никто не знал, усадила за стол и налила водки в две рюмки, одну поставила перед ним. На закуску были поданы соленые грибы и ржаной хлеб.

Она сняла свою красную пушистую шубку и теперь ходила по квартире (захламленной и запыленной, заставленной непонятными, похожими на скорняжьи, болванками, старой мебелью, пустыми стеклянными банками и бутылками) в черном трикотажном балахоне с желтыми и синими узорами. На плечах – большой цветной платок с кистями, волосы убраны назад и собраны на затылке большой янтарной заколкой. Губы ярко и небрежно накрашены, глаза смотрят мимо собеседника… Высокий ворот балахона закрывает подбородок, словно его подняли, чтобы защититься от холода, хотя в квартире было жарко. Очевидно, Лиза нервничала, и ее знобило.

– Ну что, удивлен, господин Крымов? – спросила она, усаживаясь за стол напротив него и залпом осушая свою рюмку. Зацепив вилкой желтую лисичку, она отправила ее в рот и скучно так потянулась, словно устала не только сидеть здесь и пить водку, но и жить вообще.

– Да нет, нисколько. Я даже ждал, когда ты пригласишь меня.

– Я слышала, ты – бабник? Это правда?

– Правда.

– Ты любишь женщин?

– Безусловно. Но сейчас меня интересуешь только ты… Разве ты не видела, что я бросил всех и все, чтобы побыть с тобой…

– Но ведь ты и деньги любишь, а, Крымов?

– А кто их не любит… – Он встал и подошел к Лизе, хотел усадить ее к себе на колени, но она резко оттолкнула его от себя. – Сядь и успокойся, кобель… Я пригласила тебя сюда не за этим… У меня к тебе дело есть. БОЛЬШОЕ дело. И от того, что ты мне ответишь, зависит сейчас многое, быть может, даже твоя жизнь…

– Ты мне угрожаешь?

– Нет. Я хочу, чтобы нам с тобой было одинаково хорошо и безопасно. От того, какое решение ты выберешь, зависит и то, появятся ли в С. или М. новые жертвы…

– Ты все-таки знаешь, кто все это совершает?

– Знаю. Но этот человек очень дорог мне, и я сделаю все возможное и невозможное, чтобы его спасти. Он необратимо болен и глубоко несчастен… Я понимаю, что это звучит дико, ведь он сотворил такое… Но он делал это не со зла. У него проблемы с женщинами. Они были, есть и будут. Но если ты пообещаешь мне оставить его в покое, мы уедем и никто и никогда ничего не услышит о нас. Я сделала бы это и раньше, но он был связан определенными обязательствами и не мог уехать прежде, чем от них не освободится…

– Кто он?

– Для начала я покажу тебе кое-что…

Лиза встала, прошла в угол комнаты и достала из-под груды старого тряпья большую черную дорожную сумку, совершенно новую, поставила ее на пол возле ног Крымова и раскрыла.

Он так и думал, что этим дело кончится. Но если бы это случилось раньше, намного раньше!

Удачина собиралась подкупить его и предлагала ему фантастическую сумму, вырученную ею за дом.

– И сколько же здесь? – Он запустил руку в долларовую россыпь, которой полнилась сумка, и ему показалось, что он спит. Да, безусловно, он любил деньги, и эта сумма могла бы решить великое множество проблем и, конечно же, компенсировала бы все те страдания, которые обрушились на хрупкие плечи Земцовой и Щукиной.

Причем с лихвой. Ведь трудно себе представить, что им пришлось пережить! Но что хотела от него эта странная ч поэтесса, которая, судя по всему, никогда не писала стихи? А если и писала, то кровью.

Она назвала сумму. Он невольно перекрестился, как если бы ему предложили за эти деньги кого-нибудь убить или совершить не менее тяжкий грех.