Анна Данилова - Мне давно хотелось убить

– Да, а что? Уберите ногу.:. – Она с ужасом наблюдала, как незнакомка, выставив вперед ногу в грязном ботинке, словно нарочно раздражая ее, покачивала носком, не давая возможности закрыть дверь.

– Фамилия Огинцева?

Но Жанна не успела ответить: дверь от сильного удара распахнулась, откинув ошалевшую от ужаса Жанну к стене. Стукнувшись головой о шкаф, она вскрикнула и упала на пол, подмяв под себя руку…

– Не ори. Вставай и покажи мне, где здесь у тебя туалет… И не вздумай звонить в милицию – бесполезно, провода я уже перерезала. Еще утром. Меня зовут Марина. Вернее, это ты будешь меня так звать. Да и то недолго.

Если кто позвонит в дверь, не открывай – хуже будет.

Жанна поднялась и, потирая ушибленный локоть, до боли в глазах всматривалась в стоящую прямо перед ней Марину.

– Вы собираетесь меня ограбить? – спросила она, чувствуя, как предательски дрожат ее губы, а горло будто кто-то сильно сдавил, мешая дышать.

Но Марина, скинув на пол пальто, перешагнула через него и заперлась в туалете. Жанна слышала доносящуюся из-за двери возню, затем шум воды, льющейся в унитаз, затем вода полилась в ванну. Дверь открылась, Марина вышла. Только сейчас Жанна успела разглядеть, во что была одета ее ГОСТЬЯ: длинную черную юбку и черную вязаную кофту. Борис говорил как-то, что если на женщине вся одежда одного цвета, то она – шизофреничка.

Значит, и Марина – больной человек. А может, она теперь уйдет?

Между тем Марина прошла на кухню, села на табурет и посмотрела на Жанну огромными зелеными глазами:

– Я вышла из тюрьмы в одиннадцать часов. Теперь – пять вечера. Итак – шесть часов полной свободы. Как тебе мой прикид? Меня собирали всей камерой.

Жанна онемела – она не могла произнести ни слова.

Значит, Марина не больная, а просто зечка?! Какой ужас!

– Ты, наверно, гадаешь, зачем это я к тебе пришла?

Думаешь, по своей воле? Нет, дорогуша. Если бы не ты, я бы еще два года и четыре месяца просидела на зоне. Но я обещала ЭТО сделать, и я сделаю. Мало того что меня отпустили пораньше, так еще и заплатят хорошо.

Жанна не понимала ни одного услышанного слова.

Словно эта зечка говорила с ней на иностранном языке.

– Ты сядь, чего стоишь? В ногах правды нет, слыхала? Но, стало быть, водится за тобой что-то, раз о тебе так похлопотали…

– Кто? – спросила наконец совершенно сбитая с толку Жанна и опустилась на стул. – Кто обо мне похлопотал?

– Не знаю. Мне не докладывали. Но отпустили, чтобы я убила тебя. У меня и это есть… – с этими словами она достала из кармана своей необъятной юбки маленький блестящий пистолет.

– Убить? Что за бред… Что все это значит? Я отдам вам все свои деньги, золото, только уйдите… Оставьте меня в покое.

Она молила бога о том, чтобы поскорее пришел Борис. Но он опаздывал уже на целую вечность. Еще немного, и эта сумасшедшая убьет ее.

– Тебе страшно?

Жанна закрыла глаза ладонями, чтобы только не видеть приблизившееся к ней отвратительное лицо, точно географическая карта изрытое преждевременными морщинами времени и разложения. Именно разложения, потому что от лица, как и от всей Марины, исходил тошнотворный запах, замешанный на мерзких испарениях вчерашней выпивки, курева, грязного тела и одежды…

– Я дам тебе несколько дней, чтобы ты хорошенько вспомнила и подумала о том, что я тебе сказала. Поройся в своем прошлом и вспомни, что же такого ты натворила, что тебя за это надо убить. Подсказываю: возможно, ты знаешь что-то такое, чего тебе не положено знать. Это может быть одной из причин. Я буду навещать тебя, и ты должна знать, что от того, как ты будешь себя вести в свои последние дни, будет зависеть то, КАК ТЫ УМРЕШЬ. Ведь получить пулю в сердце – проще всего, к тому же почти безболезненно. А вот болтаться на веревке, скажем, в туалете над унитазом – недостойная смерть, не так ли? Ножом тоже больно. Поэтому не советую тебе обращаться в милицию. Ты все равно обречена, и никакая милиция не спасет тебя от смерти. Тебе уже вынесен приговор. Если не я, то кто-то другой все равно найдет тебя. И от тебя здесь уже ничего не зависит. Я зайду завтра.

И она ушла. Словно ее и не было. И почти сразу же – минут через пять-десять, в течение которых она приходила в себя, – раздался звонок в дверь. Вернее, два звонка.

Это пришел Борис.

Первый день работы в агентстве выдался тихим: ни одного звонка, ни одного визита.

Щукина, сидя за своим огромным столом, заваленным бумагами и коробками с остатками шоколадных конфет, задумчиво смотрела в окно на летящий снег и улыбалась собственным мыслям. Ее было не узнать. Внезапное исчезновение беременности заметно повлияло на нее, она стала совсем другим человеком. И хотя Юлю так и подмывало спросить Щукину о причине ее разрыва с Чайкиным, она все же сдерживала себя, гася разгоревшееся любопытство, а заодно и воспитывая волю. Захочет, все расскажет сама. Хотя кое-что Юля заметила без чьей-либо помощи. Во внешнем спокойствии и даже каком-то легкомыслии, которое Щукина выказывала всем своим видом, сквозила некоторая нервозность, которая если не бросалась в глаза, то уж во всяком случае ощущалась в несколько неестественной мимике и порывистых движениях Нади. И это воспринималось естественно – ведь что-то же произошло между нею и Чайкиным, раз она одна? Но что? Леша выпивал, как и все патологоанатомы. Но он был хорошим добрым парнем, к тому же влюбленным в свою Надечку. Кроме того, у них должен был родиться ребенок, а потому их скоропалительная свадьба была воспринята тоже вполне нормально. Разве мало браков заключается сначала в постели, а потом уж на небесах?!

– Знаешь, Земцова, так непривычно видеть тебя сидящей в кресле и листающей журнал… – словно очнувшись от своих мыслей, первой нарушила молчание Щукина и со стоном сладко потянулась, изгибаясь всем телом. – Ты хочешь меня спросить, почему я рассталась с Чайкиным?

Юля отложила в сторону журнал и тихонько вздохнула: с каких это пор Щукина научилась читать чужие мысли?

– Надя, я вот уже пятнадцать дней гашу в себе дикое желание обо всем тебя расспросить, но ты настолько изменилась в последнее время, что мне иногда кажется, будто это не ты… Правда… Думаю, что люди расстаются, когда не могут жить вместе, когда начинают раздражать друг друга…

– Чушь собачья! В жизни не поверю, чтобы Крымов раздражал тебя. Вы напоминаете двух идиотов, у которых не хватает мозгов, чтобы договориться. Он же любит тебя, а ты – его. Крымов – классный мужик. Умный, красивый, богатый до непристойности… Я, честно говоря, до сих пор нахожусь под впечатлением от его дома.

В жизни не жила в таком комфорте, каким он окружил нас… Уже то, что там тепло, многого стоит. У меня, например, в квартире ледник…