Анна Данилова - Волчья ягода

– Послушайте, что это в вашем городе все мрут как мухи?

– А у нас вообще по стране высокая смертность. Стрессы, молодой человек. Почти каждый день кто-нибудь добровольно отправляется на тот свет… В неспокойное время живем, сами знаете… Хотя у вас в Москве все иначе…

– А что за слухи о смерти Милы? Можно поконкретнее?

– Нет, поконкретнее, молодой человек, не могу сказать… Не знаю, – Веллер развел руками. – Она жила на “Сахалине”, а с тех пор, как Светочка уехала, я там не бываю, мне там делать нечего… Кажется, эта самая Мила продала свою квартиру… Но это тоже неточно.

Веллер вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

– Извините меня, но я совсем забыл про кофе…

– И про шапку, – покачал головой потрясенный всем услышанным Малько.

С Ромихом творилось неладное: он перестал спать. Слушая ровное дыхание спящей рядом с ним жены, он постоянно пытался себе представить, что будет с ним, если Берта от него уйдет. А она точно уйдет, потому что то, что он, Ромих, совершил пять лет тому назад, накануне свадьбы, простить невозможно. И ни одна нормальная женщина не станет жить с человеком, перешагнувшим этот страшный барьер.

…Все началось с телефонного звонка. Звонила Анна Рыженкова, но только не однофамилица известной на всю страну банкирши-авантюристки, а та самая Анечка, с которой он удовлетворял свои сексуальные желания в стенах школы, когда оттуда поздно вечером уходили все нянечки, а сторож, напившись дешевого вина, ложился спать на мягкие маты в спортивном зале и дрых до утра.

Они – Илья и Аня – пробирались в школу через большую форточку в кабинете домоводства, которая долгое время была без задвижки, что позволяло за считанные минуты оказаться, вместо холодной улицы, в теплом помещении, напоенном запахами пищи.

Это был рай, настоящий рай, где было тепло, а в холодильнике можно было найти остатки самых разных салатов, которые днем, во время занятий по домоводству, готовили старшеклассницы. Но салаты они ели потом, после того как эта – не менее, кстати, любопытная, чем Илья, – девочка позволяла ему сделать с собой все, на что только хватало его фантазии и знаний, полученных из вольно переведенного учебника по основам супружеской жизни.

Так случилось, что, попробовав прикоснуться друг к другу в школьной раздевалке – было такое волшебное мгновение, когда они остались там совершенно одни: вечер, школа опустела после третьей смены, и Илья, который уже давно хотел дотронуться до этой розовощекой молчаливой девочки, вдруг ощутил острое желание обнять ее, прижаться к ней всем телом и особенно самой раскаленной его частью, поняли, что оба хотят этого, и, договорившись о свидании на следующий день, за школой в восемь вечера, встретились вновь.

Сначала просто целовались, мучительно и долго, неумело и жадно, а потом, вспотев, Анечка (так звали девочку) разрешила расстегнуть на ней курточку и кофточку… Илья всю жизнь потом помнил молочно-шерстяной запах этой кофточки, серой, мягкой, под которой скрывалось бог знает что… Эта гладкая нежная кожа, эти бугорки, при надавливании на которые Анечка вздрагивала… Он и звал ее не Аня, а именно Анечка, потому что у нее все было маленькое, хрупкое, теплое…

Мысль о форточке пришла на третий день, и он, подсадив свою юную любовницу на подоконник, вскарабкался следом…

В темном кабинете они, раздевшись, изучали друг друга, гладили, трогали… А потом она рассказала, что к ее маме приходит мужчина, и, когда они удаляются в спальню, Анечка подсматривает за ними в замочную скважину и видит все-все…

Когда он впервые соединился с ее телом, ощущения были так сильны, что его чуть не стошнило от ужаса и удовольствия одновременно… И на следующий день он, увидев ее в школе, пронесся мимо… Он был старше своих одноклассников, потому что пошел в школу, когда ему было уже почти девять лет (на этом настояла его тетя Майя, которая сама готовила его к первому классу, учила читать и писать), и, быть может, поэтому отношения с ними у него не складывались. Теперь же, после того как он стал встречаться с Анечкой, ему стало казаться, что об этом знает вся школа. Кто бы ему что ни сказал, он воспринимал это как намек на то, что он позволил себе, не совладав со своими чувствами… Но подобное состояние длилось недолго, потому что позже его отношения с девочкой приобрели другую окраску: ему приносило удовлетворение, когда он делал ей больно, когда она чуть не плакала от его грубых прикосновений. В эти мгновения он чувствовал себя значительно старше и сильнее всех своих друзей-приятелей. Ведь эту СИЛУ ощущала на себе ОНА, та, что, с одной стороны, подарила ему успокоение, с другой – сделала его настоящим мужчиной.

Приблизительно месяца через три, когда они начали уже встречаться в парке, в шалаше, построенном детьми, у него впервые появилось чувство гадливости от того, что он делает. И он был даже счастлив, когда его снова отправили в Ленинград – встречи с плаксивой и молчаливой Анечкой, от тела которой он теперь ЗАВИСЕЛ, стали тяготить его…

Все остальное он почти не вспоминал. Слова “роды”, “месячные”, “разрывы” и прочие, связанные с этой ранней беременностью, ассоциировались у него почему-то с кровью.

Ему не хотелось жить в этом городе, слышать эти слова, ему тогда уже вообще ничего не хотелось… И только сладковато-молочный запах ЕЕ кожи, ее шелковистость возбуждали его по утрам, когда он просыпался в поту, не зная, куда себя деть и что сделать, чтобы не мучиться так от воспоминаний…

А в Ленинграде, где он целыми днями пропадал в ювелирной мастерской своего дяди Якова, он и вовсе забыл Анечку. Стал встречаться с девушкой по имени Рая, которая была старше его на пять лет, но которая тоже потом уехала…

Он не осознавал, что его тетка Майя умерла из-за него, из-за этой истории, а к тому, что у него где-то росла маленькая дочь, относился с равнодушием. Он был еще слишком юн для отцовских чувств.

Анна появилась в его жизни неожиданно, и он, конечно, не узнал ее. Она приехала в Москву в 92-м году, разыскала его через паспортный стол и потребовала деньги. Много денег. Так начался этот унизительный и мучительный шантаж, которому, казалось, не было конца.

Ромих переправлял деньги и продукты, с которыми в С, всегда было трудно, через знакомую проводницу, чтобы ни одна душа (он никогда не доверял почте) не узнала об этом. И так бы все и шло дальше – эти сплошные посылки, нервотрепка и страх перед разоблачением, – если бы Анна не позвонила ему в Москву прямо накануне его свадьбы с Бертой. Анна потребовала, чтобы он приехал в С, и помог ей купить квартиру в центре города. И он поехал…

– Ты опять не спишь, Илья? – Берта приподнялась на локте и посмотрела на лежащего с открытыми глазами Илью. – Может, расскажешь, что с тобой? Это как-то связано с Храмовым или Журавлевым?