Михаил Серегин - Доноры за доллары

Затем повернулась к своему партнеру, который полулежал на подушках и смотрел на нее сквозь прикрытые веки. Лицо ее вдруг приняло строгое и холодное выражение.

– Сколько денег ты хочешь просить у него и сколько я получу в случае успеха? – спросила она, пристально глядя на него.

– Я же тебе уже говорил: сумма остается прежней, а тебе причитается пятьдесят процентов. – Он снова рассмеялся. – Нравится мне твоя алчность! Но эта страсть тебя выгодно отличает от всех знакомых мне женщин.

Он притянул ее к себе и затушил сигарету. Она уперлась руками и спросила:

– Начинаем завтра?

– Да, да, – шептал он, и в его голосе снова слышалось вожделение.

– Хорошо, – ответила она и высвободилась из его объятий.

– Останься, – потянулся он рукой за ее ускользающим от него телом. – Еще разок.

– Не могу, – холодно ответила она, натягивая трусики. – Меня ждут.

Они спустились вслед за Пихтиным в подвал, на ходу перешептываясь. Говорить в полный голос почему-то не хотелось. В подвале было так же темно и мрачно, как и во всех остальных помещениях этого ужасного здания. Только эта мрачность усугублялась торжественностью момента. Если подобные моменты можно назвать торжественными.

В конце коридора они увидели странное сооружение, которое можно было сравнить со стенным шкафчиком радиоэлектронщика с многочисленными ящичками под полупроводники, только увеличенным в десятки раз. Эти многочисленные ящички занимали всю стену. Сооружение было сделано из металла, уже начинающего ржаветь.

– Это что? – шепотом спросил я у Чехова.

Тот не успел мне ответить, так как стоящий к нам спиной Пихтин проговорил:

– Это – стена урн. У нас как-то не прижилось, а в католических странах многих так и хоронят. Мне она досталась вместе с этим крематорием.

Он сделал несколько шагов к стене и стал медленно двигаться вдоль нее, дотрагиваясь пальцами до некоторых ящичков и бесшумно шевеля губами. Дошел до самого конца ряда и присел на корточки, склонив набок голову. Мы тоже медленно подошли и остановились в двух шагах от него.

– Вот здесь, – указал он на ящики.

После этого он повернулся к нам и выжидающе уставился на Чехова. Тот кашлянул и спросил:

– Значит, вы хотите сказать, что здесь хранится пепел тех несчастных, которых вам привезли?...

Заведующий медленно кивнул головой.

– Вот, Ладыгин, куда будут приходить родственники покойных. По-модному, по-европейски. А что, голубчик, кроме этого, ничего не осталось? Одежды там, обуви?

– В общем, на них было в основном казенное белье. В нем и жгли. Только у одного... Я одежду сжег, а то, что в карманах – оставил. Для родственников, если они объявятся.

Чехов оживился:

– Так-так-так! А что ж там в карманах было интересного?

– Да ничего интересного.

Пихтин пожал плечами и стал с усилием выдвигать один из ящиков стоящего тут же стола. Вытащил жестянку и вытряхнул ее содержимое на стол. Я разочарованно вздохнул: это были расческа и носовой платок. Чехов же довольно потирал руки:

– Предъявите, так сказать, предметы мужского туалета. Документы, деньги и ценные вещи храните в несгораемом шкафу. – Он снова коротко хохотнул, совершенно не обращая внимания на близость покоящихся здесь людей. – А знаете, Пихтин, я бы на месте ваших клиентов просто бы вас расстрелял из пистолета в упор. Что ж вы, негодяй, деньги с людей берете, а сами всяческие улики храните в коробке из-под печенья?

Пихтин промолчал.

– Ну, кому-то не повезло, – констатировал Чехов и засунул предметы в пакетик, запечатав его нажатием пальца.

После этого он пошел к выходу. Мы поспешили за ним.

Поднявшись наверх, Чехов повернулся к заведующему и сказал:

– В общем, так. Вы помогли следствию, и за это вам – большое спасибо. Пока – я повторяю, пока – мы вас арестовывать не будем. Однако вы должны дать мне подписку о невыезде. К тому же вы просто обязаны сообщать мне о каждом следующем посещении ваших сообщников. Причем немедленно!

После этого мы пожали руку поникшему Пихтину и с удовольствием вышли на морозный воздух.

Чехов немедленно закурил. Я последовал его примеру.

– Уфф, ну и местечко, – пробормотал Чехов, оглядываясь на темную громаду дымящего крематория. – Зато – качественный скачок!

Он потряс у моего носа пакетиками.

– Тебе, Ладыгин, кажется, вещественных доказательств не хватало? Теперь они у тебя есть. По этим предметам мы быстренько установим личность их владельца, не сомневайся.

Мы уселись в машину и поторопились уехать подальше от этого места. По дороге Чехов спросил:

– Я что-то в запале забыл о твоих делах спросить. Что нового у тебя?

– Карточку у меня свистнули.

– Во как. Значит, вещь на самом деле важная. Кто спер – твой Лямзин опять?

– Не поверишь – моя Инночка.

– Да-а? Вот эта твоя длинноногая помощница? Что, она тоже в деле?

– Да нет, ее Штейнберг завербовал. Только разведчица из нее хреновая – спалилась с первого раза.

– А у нее что за интерес? Денег ей пообещали?

– Нет. За всем этим делом кроется какая-то тайна. Шантаж.

– А-а, – понимающе закивал Чехов. – Тайная страсть и все такое...

– Не знаю, – ответил я, сквозь замороженное стекло глядя на приближающиеся огни города. – Радует только одно – карточку не получит и Лямзин.

– Как знать, как знать, – сказал Чехов, ловко перестраиваясь в центральный ряд. – Может быть, они заодно.

– Может быть, – согласился я. – Тогда не сносить мне моей буйной головы.

– Ну, это мы посмотрим, – возразил Чехов, громко сигналя наглецу, который пытался подрезать нас на повороте.

Дима с большим удовольствием исполнял свои обязанности, и его рвению были рады все – от сестры-хозяйки до менеджера. Его симпатичное лицо было поводом для мечтаний всех молодых работниц санатория, и даже развращенные клиенты позволяли себе с ним некоторые вольности.

Дима же радушно улыбался в ответ на все потрепывания по щеке, похлопывания по плечу, угощения и презенты. Но в душе он ненавидел это место, в котором ему чудилась скрытая враждебность и какая-то грязь. Но он молчал и продолжал вытирать пыль и пылесосить ковры в служебных помещениях, не забывая поглядывать в документы, оставленные на столах рассеянным начальством.

До сей поры не было ничего интересного. Дима понимал, что терпение, молчаливое терпение, и только оно, может ему помочь дождаться своего часа. То, что этот час настанет, было не догадкой, а уверенностью.

Дядя Митяй и его сестра Антонина нормально отнеслись к тому, что Дима без всяческих объяснений остался жить в будке стрелочника. Он приносил домой свой заработок и практически полностью отдавал его на хозяйственные нужды. Зарплата была неплохая, и поэтому любые вопросы по поводу расходов на его содержание отпадали совершенно. Матвеич был доволен, что у него появилась какая-то компания. Он любил играть с Димой в шахматы, гонять его в деревню за самогоном и учить жизни, неизменно заканчивая одним и тем же: