Елена Крюкова - Железный тюльпан

«А ты видел его… ну, потом?.. Когда вернулся?..»

«Нет, конечно. — Он погрустнел. — Я бы мог прийти к его матери или позвонить ей, но кто знает, как бы она приняла меня, особенно в том состоянии духа и тела, в каком я был до… до нашей с тобой встречи, ведь у нее сейчас совсем другая жизнь, и я, скорей всего, был бы помехой, спицей в колеснице…»

«А я его видела. Когда ехала в машине. На Садовом. Я уверена, это был он. Он молодой, красивый и счастливый. И, верно, преуспевающий. Так что все в порядке. Он копия тебя».

Канат снова обнял меня. Снова его раскосые глаза оказались рядом с моими.

«Роди ты мне сына», - прошептал он мне, и снова горячие сухие пустынные губы нашли мои губы и слились с ними.

«…а китайские мастера научили тюркютов выделывать совершенно особые ножи, в виде железных рыб, птиц и цветов, и от тюркютов это искусство перешло к воинам Чингис-хана, и поговаривали, что это умение досталось китайским воинам от самих шаньюев, ибо знаменитый шаньюй Кат Иль-хан сам выковал однажды Железный Тюльпан с острым жалом внутри, которое поражало внезапно, при раскрытии лепестков, самых опытных воинов, видевших стрелу, летящую в спину, Третьим Глазом. Китайцы нападали с востока, кидани с юга, уйгуры с севера; тайное оружие пользовалось большим спросом. Когда-нибудь в мире начнется Последняя Война за Великую Степь. Опасно не явное оружие, а скрытое между лепестками цветка, между ладоней прекрасной женщины, луноликой и змеекосой. Кто живет далеко, тому дают плохие дары. Смерть всегда за плечом. Лучше лечь в землю, которую топчешь ты, о тархан».

Две девчонки с крашеными перекисью волосенками стояли, качаясь на непривычно высоких каблуках, около Казанского вокзала, стреляли глазами туда-сюда. Клиент не шел. Сегодня был невезучий день. Да еще вдобавок заморосил с неба холодный осенний дождь.

Та, что повыше, развернула зонт. Та, что пониже, с колечком пирсинга в ноздре, поежилась, выматерилась:

— Да, екнуться можно, к едрене матери, никого! Как вымерзли все! Ни один паршивый «мерс» на остановился! А ведь мы такие хорошенькие, Маргошка. Мы ведь такие аппетитные!

— Не говори, Лиззи, мы прямо устрицы в лимонном, ха-ха, соку… Только жрать и жрать… А где же, слышь, — Маргошка запахнулась в мини-плащик и ткнула локтем в бок подружку, — Любка Башкирцева?.. Ее ж не убили на том концерте, ну?..

— Не убили, ну… Я б с ней с удовольствием вино попила… Да не вышел дохлый номер… Говорят, за кордон свалила. Там лучше жить, неужели непонятно! Я вот в шлюхи лучше в Америку подамся. Амэрикэн бой, возьми меня с собой!.. — заголосила белобрысая девчонка с пирсингом в носу. Высокая закрутила над ней зонт, закричала:

— Сейчас полетим!.. Улетим без визы!..

— А что в той записке-то было?.. Ну, в той, которую она нам сунула тогда?..

— А пес ее знает!.. Белиберда какая-то, мать ее… Любовная бредятина, мужику одному… Адрес здесь, рядом, Рязанский переулок, я запомнила… Я уж давно ее порвала…

— Автограф Башкирцевой, дура!

— Случайно… В туалет нужна была бумажечка, ха-ха-ха…

— Что ты ржешь, как лошадь!.. Не заработали мы с тобой за вечер ни хрена, плохо… Ты завтра на Витькин компьютер пойдешь, в чате кувыркаться?

— Пойду, оттянусь. Мне один козел выдал вчера: выходи драться со мной на ножичках, улица Малая Грузинская, двадцать семь дробь двадцать девять! Ну я ему и врезала… виртуально, конечно, ха…

Смеркалось. Машины шуршали, проносились мимо. Дверь гаража темнела за спинами приплясывающих под зонтом девчонок. Узор ржавчины шел наискосок. Кровавый, ржавый узор жизни. Блеск металла резал прищуренные глаза. Огни фар расплывались, дрожали в мокром асфальте. Гудки поездов рвали сырой холодный воздух. Пламя реклам вздымалось вверх костром, гасло в черном небе. Капли дождя сверкали алмазами на ветровых стеклах автомобилей, на широких стеклах роскошных мишурных витрин. Красные огромные, сползающие по стеклу вниз, как кровь, буквы: «PARADISE» — светились за пеленой дождя.

Январь — март 2001. Москва.