Фридрих Незнанский - Чеченский след

Слева от входа каменным бордюром обозначена «санитарная» зона — дырка в полу для сортирных надобностей и ржавый текущий кран над этой дыркой — умывальник.

В дальнем правом углу на нарах, навечно вмонтированных в пол, лежал без сна измученный пытками Аслан. Он, стараясь согреться, свернулся калачиком на левом боку, насколько это было возможно из-за поврежденной спины и сломанных ребер. Дышать на боку было очень больно, но и на спину лечь никак не получалось.

Бригаду «добровольцев-палачей» ежедневно приводили под конвоем отрабатывать свою дополнительную жратву и выпивку. Но работали они с частыми и долгими перекурами, тупо, без выдумки и энтузиазма. Видимо, Марченко не был чересчур щедр в расчетах со Скориком. И наверное, во многом благодаря этому Аслану удалось-таки продержаться до сих пор и не подписать ни одной из предложенных ему бумаг.

А предлагали много всякой гадости.

Марченко, по всей вероятности, нисколько не сомневался, что Аслан под «прессом» моментально подпишет любую чушь. И потом будет подписывать по мере необходимости все подряд. Поэтому, не утруждая себя никакими расчетами, Марченко самым коротким путем двигался к цели. Сразу же сунул «чистосердечное» признание на десяти листах. Естественно, его «помощники» не предложили Аслану внимательно прочитать это перед подписанием. Но по ругательствам и вопросам, по упоминаемым ими именам и местам событий Аслан практически безошибочно выстроил версию Марченко относительно Бараева. Нетрудно было догадаться, чего добивался Марченко и зачем.

Сколько судеб он уже искалечил, сколько еще искалечит, раздумывал Аслан, упорно стараясь дышать перебитым носом. И все ради сущей ерунды — ради звездочек на погонах… Наверное, по десятку человек на каждую… мелкую…

Аслан уже нисколько не сомневался, что жить ему осталось совсем немного. Они добьются подписи. Ну не сегодня, так завтра. И тут же избавятся от него. Как от выкуренной сигареты. Единственный способ продлить себе жизнь хоть на несколько часов — продержаться и не подписывать.

Может быть, эти сатрапы, так Аслан называл своих палачей, тоже тянут, потому что подозревают, что и их Марченко уберет после дела? Неужели настолько серьезно? Неужели он запланировал так много? А что?.. Заключенные для него просто мусор. Этих уберут, новые сядут. Подстроят что угодно…

С каждой минутой приближения к последней черте он чувствовал все острее, как отдаляется от него весь мир, как проваливаются в прошлое и становятся бесплотными, туманными призраками близкие люди и уже никогда их не увидеть, не услышать, как недостижимы становятся самые простые радости, что уже, вероятно, никогда и неба-то он не увидит… Вот тут и открылись Аслану самые главные истины бытия. Перед смертью все становятся мудрыми. А может быть, от крайнего физического и психического истощения уже невозможно думать о чем-то глобальном, большом и глубоком? Может, изнуренный мозг только и способен, что представлять лишь самые простые образы. Как бы там ни было, но Аслан только здесь ощутил в полной мере, что самыми важными и нужными, самыми дорогими для живого человека являются простые и обиходные вещи. Нужно, чтобы кто-нибудь любил, ждал и верил. Важно, чтобы была цель, чтобы не напрасно…

За дверью послышались шаркающие шаги поднимающегося по лестнице человека.

— Почему идет один? — испугался Аслан и начал приподниматься, чтобы хотя бы сесть к приходу опасного человека.

Заскрипел ключ в замке, дверь открылась.

— Хавать баланду будешь? — спросил пожилой усатый сержант и поставил перед нарами на пол глубокую миску с бурым месивом. — Хлеба тебе не положено. И ложки тоже. Хлебай так. Собаке и жрать по-собачьи.

Аслан не ел уже несколько дней. Хорошо, что хоть воду в кране не отключили. Вид съедобного, даже просто мысль о еде как о чем-то возможном вызывала в нем болезненные спазмы. Но… Что-то уж очень подозрительно… Да и баланда… Не такая, как для других заключенных.

— Боишься? — понимающе улыбнулся сержант. — Правильно делаешь. — Он поднял миску и для убедительности отхлебнул через край. — Тут тебе не тещины угощенья — это факт. Но ничего… Продержишься пару дней. А там — бог даст день, бог даст пищу. Ты сам-то верующий?

Аслан, не сводя глаз с миски, протянул к сержанту дрожащие руки.

— Жри, раз уж положено. — Сержант, отдав миску, неторопливо развернулся и направился на выход. — Уделали тебя, факт. Но жить можно… Частями…

Он запер за собой дверь.

Аслан набросился на пойло. Сдерживая себя из последних сил, сделал несколько маленьких глоточков.

«Здесь, наверное, литра два, — размышлял он. — Еда полужидкая… Может быть, все сразу выпить? Это же…»

Он сделал еще два глотка — побольше.

Отчетливо чувствовалось, как еда проходит по пищеводу, как приятно расправляет слипшиеся стенки желудка… И сразу возникло ощущение сытости.

Аслан повеселевшим взглядом осмотрелся.

Еще продержимся, обрадовался он.

И смело допил все оставшееся в миске.

Отставил миску на край лежанки, поднял ноги и приступил к сложным передвижениям по укладыванию собственного тела.

— Раз болит, — значит, заживает, — уговаривал себя Аслан, с кряхтением располагаясь на нарах.

И тут с грохотом распахнулась дверь!

Аслан обернулся и увидел, как к нему в камеру зашли мучители. На этот раз их было только двое. Высокий и рябой.

— Лежи! — приказал высокий. Подошел и сел рядом. — Ты, Аслан, хороший парень. Это я тебе как специалист говорю. Много я всякого человеческого дерьма повидал на этом свете. Ты даже не представляешь, как себя люди могут проявить. В минуту жизни трудную. Такое вытворяют, чтоб только их не ударили, от одной угрозы способны на все! На все! Аслан, ты понимаешь меня?

Аслан утвердительно кивнул и стал разворачиваться, чтоб слезть с лежанки.

— Лежи, — снова приказал высокий. И сам развернул и положил Аслана на спину.

Аслан застонал от боли и зажмурился.

— Другой бы на твоем месте, — сказал рябой, — много дерьма выпустил. А ты, пацан, в натуре нормальный. Я бы тебя к себе взял. Ты бы со мной пошел?

— Нет, — прошептал Аслан, поворачиваясь, чтоб ослабить боль в позвоночнике. — Ни за что бы не пошел.

— Да? — удивился рябой. — Вот за такой честный и прямой ответ я тебя еще больше уважаю. Мог бы наврать на прощанье.

«Отступятся? — мелькнула в голове у Аслана радостная догадка. — Сорвалось у Марченко! Вот они и… Хотят все спустить на тормозах, будто по чужой воле, чтоб, мол, зла не держал, и все такое». А вслух сказал, стараясь скрыть волнение:

— Я же все понимаю. И на вас конкретно не обижаюсь. Тут не ваша воля.

— Наша неволя, — глубоко вздохнул высокий и переглянулся с рябым.