Владимир Ерашов - Мушкетёры Тихого Дона

Так что было Ермолайке от чего прийти в буйный восторг. Оказывается, так просто и при этом никоим образом не входя в конфликт с законом и совестью, можно будет ему соединиться со своей ненаглядной любушкой. Надо же, и кто бы такое только мог подумать? И всёго-то для этого и нужно, найти где-то в Диком поле улус Бехинегр-хана, передать ему княгинин дар и забрать от него эту самую яхонтовую чикилику. Правда, проделать все это ему необходимо успеть не больше, чем за две недели, но на то, как говорится, и конь под казаком быстроногий, и степь для казака, как дом родной…

– Да не печалься, любушка моя, ну, чего рыдаешь, разыщу я твово хана и чикилику, будь спокойна, в срок возверну, – робко вытирая слезы на щеке Костянки краем своей папахи, с лаской в голосе утешал всхлипывающую от избытка чувств Бонашкину Дарташов.

– Да я не об том… знамо дело, что возвернёшь. А вдруг мы вот сперва оженимся, да потом и не слюбимся? А вдруг ты возьмёшь меня опосля да и разлюбишь? Аки ж мне тады быть? – с замиранием сердца спросила Костянка.

– Э-э-х ты, нашла об чём кручиниться… да как же я тебя разлюблю-то? Да и ежели так, то, что в том за беда. Мы ж с тобой женаты будем показачьи, по-казачьи, ежели возжелаем, то и в обрат в миг разженимся. Всего и делов-то, на майдан вдругорядь выйти… – как мог, утешил Ермолайка свою ненаглядную Костянку, но Костянке перспектива повторного развода, судя по всему, явно не приглянулась и, уткнувшись лицом в широкую грудь Дарташова, она зарыдала пуще прежнего…

– Браты-казаки, станишники, – смиренно сняв с головы папаху, торжественно объявил Ермолайка, стоя перед бузотёрами у ворот стана батьки Тревиня.

– Надлежит мне зараз в дальнюю путь-дороженьку по Дикому Полю отправляться, дабы сыскать на ём ногайский улус Бехингер-хана. Разумею я так, что зараз он на реке Ея, аль иде за Кубанью, а могёт быть, что и в Темрюке. Так что, кто смел да удал, да смертушки не боится, айда со мной…

– Погодь, погодь. Охоланись… – остановил Ермолайку рассудительный Затёс. – Мы тут зараз все, знамо дело, вельми смелые и удалые. Но наперёд того, аки очертя голову отправляться неведомо куда киселя хлебать, всё же желаем мы знать, какого рожна нам там надобно? На кой хрен нам ногайцы, да паче всего ещё и улус именно Бехингер-хана? – Действительно, Ермолайка, на кой? – поддержал Затёса Карамис.

– Ведь, ежели мы токмо славы воинской ищем, – продолжил Затес, – то сыскать её можно и гораздо поближе. Вон, сразу за Менговским острогом, сказывают люди, надысь как крымчаки воровской ватагой объявились. Причём в глубь Руси хитрые басурмане не суются, а так, пошарпальничают по окрестным сёлам и в обрат за засеку хоронятся. Так что, ежели нам токмо доблесть надобна, то айда к острогу. Тамо мы зараз воинской славы зело обрящем, да заедино ещё и службицу государеву справим…

– А шо, крымчакив рубаты… – поддержал Затесина Портосенко.

– Погодь, Опанас, – остановил запорожца Затёс, положив ладонь ему на руку, – никуды твои крымчаки от нас не денутся. – И опять продолжил свои рассуждения. – Ну, а ежели нам Дуван нужён, то тады и вовсе к ногаям идти не след. Понеже, знамо дело, нам лучшее всего али по Волге за Астрахань али по Дону за Азов, а там ужо купчины и турские, и персидские. А ты гутаришь – улус Бехингер-хана… На кой? Поясни…

– Право дило, ну що нам у тому улуси робыть? Мабуть у их, у ногаив паганых, нэ то що Дувана, но и смачних харчив немае…а за горилку я й зовсим мовчу… – резонно заметил Опанас Портосенко, вопросительно глядя сверху вниз на Дарташова.

– Ты того… Ермолайка, объяснись толком пред другами. Можа, ты в том Бехингеровом улусе красных девок ищешь? Так они паче чем у ногайцев, краше у черкесцов и грузинцев… – со знанием дела поддержал Опанаса Карамис.

Упоминание Карамисом о «красных девках» вызвало на мужественном лице Дарташова легкий румянец, не оставшийся без внимания от проницательного взгляда Затёсина.

– Ага… тут вот оно, что… – протянул Захарий и саркастически припод-няв бровь, насмешливо посмотрел на Ермолайку. – и иде ж та «красна девка» ныне обретается? Неужто ясыркой в ногайском полоне томится? А можа где поближе, например, в княжьем тереме, аль и вовсе… – И с этими словами Затёс кивнул головой в сторону постоялого двора Бонашкина…

– Более чем прозрачный намёк Захария Затёсина вызвал у Ермолайки, вдобавок к предательскому румянцу на щеках, ещё и гулкое сердцебиение. Ведь он-то по простоте своей душевной полагал, что его тщательно скрываемые воздыхания являются для окружающих полнейшей тайной, а оказывается, что вовсе нет. Это только простодушный Опанас, так тот действительно ничего так и не заметил, а наблюдательный и склонный к анализу Затёс, вкупе со специалистом по женскому вопросу Карамисом, уже давно вычислили сердечную неравнодушность Дарташова к молодой и красивой хозяйской жонке. Да еще задолго до памятной сцены в хозяйской избе с истцами, по одним лишь тайным взглядам Костянки, со стопроцентной уверенностью установили, что неравнодушность эта вполне обоюдная…

Так что не зря хитрющий Карамис задал вопрос о «красных девках», как о главном мотиве Ермолайкиного похода на ногаев. Ведь знал же, бестия, что именно спрашивать…

Совладав с собой с помощью глубоко нутряного дыхания и, тем самым сумев быстро восстановить как ровное сердцебиение, так и природный цвет лица, Дарташов совершенно спокойным голосом изрёк:

– Скрывать не буду… есть в сём походе и моя личная корысть, и связана она с одной жонкой, которая для меня есмь дорожее и краше всех на энтом белом свете… Но не то главное. Не токмо того ради вы пойдете со мною головы свои казачьи под татарские сабли подставлять. Не токмо… и паче всего, правы вы в том, что зело доброго Дувана мы там навряд ли сыщем. Но одно могу обещивать твёрдо, что славы и воинской доблести для нас в сём походе будет хучь отбавляй. Потому как… – и при этих словах Ермолайка опасливо стрельнул глазам по сторонам, после чего, понизив голос до шёпота, продолжил. – Деяние, что нам надлежит свершить, идёт супротив Модески окаянного, а значица в пользу государству рассейскому и… княгини Анны… а паче того, что сказано, гутарить про это мне больше никак не мочно… Даже и не просите…

– Та-а-а-к… вот таперича понятно… – протянул Затёс – Ну что, браты-бузотёры, послужим супротив Модески во славу русскому государству и за ради чести нашей княгини?

– За ради чести княгини и за славу русскую, оно конечно можно. Тем паче, что супротив Ришелькина, токмо… – при этих словах Карамис запнулся.

– Ну, Карамис, что же тебя зараз смущает?

– Токмо то, что ежели нам в степи с ришельцами доведётся стренуться, то биться-то с ими ужо до крови придётся не жалея живота свово и ихнего, и стрелами по ним стрелять не со свистульками, а с калёными наконечниками. Сиречь придется кроволитие русское проводить и душегубство православных учинять, а сие есмь грех великий!