Владимир Ерашов - Мушкетёры Тихого Дона

– Да, прав ты, Карамис, оно конечно, грех то вельми тяжкий, – со-гласно кивнул головой Ермолайка. – Токмо разумею я так, что в степу нам с ришельцами никак не стренуться и что все свои злодейские преграды оне нам будут учинять токмо до Менговского острога. То бишь ещё в Руссии. Поелику и биться нам с ими придется не до смерти. Так что, глядишь, и без лишней крови обойдёмся, и греха на душу не возьмём… – ответил Карамису Дарташов.

– Пошто так гутаришь? Отколь ведаешь, что токмо до острога? – во-просительно спросил Затёс.

– Да, а как же оно иначе-то? Ну, отколь им москалям степь-то донскую знать? Да оне в ней, словно слепые кутята. Да им первый же встречный татарский разъезд, за милую душу «кердык» учинит… Так что, как им нас тамо встренуть? Тем паче, что поведу я вас не по большому Ногайскому шляху, а по малой ордынской сакме. А сакму ту, точно гутарю, не один москаль не ведает. Да что там москали, егда не кажный казак её знает, токмо из тех родов, что ещё в орде сакмагонами служили. Как пращуры мои Дартан-Калтыки…

Так что с православными нам, ежели и биться, то токмо до Засечной черты. То бишь безоружно. А уж с басурманами-то, ну, тут нам казакам сам Бог велел…

– Ну, что ж, коли так, то я согласный… – промолвил Карамис, после чего одним взмахом выхватил из ножен свой кончар и ловко перехватив рукоять с переднего хвата на обратный, с силой вонзил его в землю. Потом положил левую ладонь на яблоко рукояти, правой осенил себя крестным знамением и произнёс древний казачий девиз:

– За други своя…

– За други своя… – и украшенная драгоценным перстнем рука Затёса уверенно легла на ладонь Карамиса.

– За други своя… – присоединилась к ним рука Дарташова.

– За друзи свои… – прогудел сверху голос с мягким украинским говором, и три лежащих на рукояти меча кончара казачьих руки полностью покрыла тяжёлая длань Опанаса.

– Тильки салом та горилкой трэба заздалегидь запастися, а то я ну-трощамы видчуваю, що, у тих ногаив, окрим бараныны тай вэрблюджатыны проковтнуты будэ ничого…

Этими, не лишенными справедливости словами рачительного запорожца, в вопросе о целесообразности ногайского похода за яхонтовой чикиликой была поставлена точка.

– Кады выступаем-то?

– Зараз.

– Добрэ…

Через полтора часа после описанных событий, оперативно собравшись и уладив все необходимые формальности по службе, а также разжившись съестным и боевым, Дарташов и три бузотёра уже выезжали из ворот Воронежской крепости. К арчаку Ермолайкиного коня, сзади, был приторочен парусиновый сверток с аккуратно завернутым Дзюльфакаром. Путь казаков лежал в южном направлении, далеко за Засечную черту, в самое, что ни на есть «Дикое», так и кишащее всяческими леденящими душу опасностями и приключениями «поле».

Во главе маленького отряда, с важным начальственным видом, что впрочем, для проезда по землям Московии было далеко не лишним, ехал сын боярский и пятидесятник казачьей городовой сотни Захарий Затёсин. Экипирован в дальний поход он был соответственно своей начальственной стати. Даже сразу и не подумаешь, что просто служилый дворянин, прямо-таки боярин, а то и князь средней руки.

Его конь арабской породы (кстати, единственно из всех – не казённый) был покрыт не простой казачьей попоной, а защитным чалдаром . Голову Затёса украшал сверкающий позолотой, «табельный» шлем всех мало-мальски значимых русских полководцев той эпохи – шлем ерихонка. Прямо-таки такой же, как и у легендарного Дмитрия Пожарского – с козырьком, назатыльником, с шурупцем защищающим переносье да еще и с высоким яловцом ярко-красного цвета. Над козырьком ерихонки, в том месте, где впоследствии будут носить кокарды, гордо красовалась родовая тамга Затёса, впоследствии ставшая фамильным гербом будущих графов Затёсиных, – два скрещенных чекана.

Настоящие же чеканы Затёса находились там же, где им и полагалось находиться: два за голенищами его сафьяновых сапог и два за Кушаком. Его сабля в дорогих посеребренных ножнах была приторочена к седлу, а из седельных кобур (впрочем, как и на всех казачьих конях) торчали рукоятки пистолей. Разве что у Затёса вместо казённых тульских пистолей с неуклюже-массивными, напоминающими небольшие палицы рукоятями, были изящные двуствольные пистолеты итальянской работы.

Тело Затёса было покрыто не просто защитной броней или там, например, простонародным куяком, как у Ермолайки, а самым настоящим зерцалом – весьма дорогостоящим доспехом, носимым исключительно русской знатью. Золочёное зерцало, с державным двуглавым орлом на груди, ярко сверкало на солнце, издалека обращая внимание на его владельца, что для путешествия по холопско-боярской Руси было, конечно же, весьма удобно. Но для степи зерцало решительно не годилось, так как автоматически делало его носителя прекрасной мишенью как для татарских стрел, так и для янычарских пуль. «Как Засеку проедем, попрошу Затёса епанчу сверху накинуть» – глядя на величественно сверкающего Затёсина, подумал отлично представляющий условия степного похода Дарташов.

Сам Ермолайка был экипирован самым наитрадиционнейшим образом, без всякой важности и презентабельности, а потому и находился в середине отряда, уступив место пусть и не столь богато экипированному, как Затёс, зато весьма колоритному Опанасу Портосенко. На запорожце красовался его боевой пластинчатый колонтарь с высоким стоячим воротником и боками, вшитыми из стрелецкого тегиляя. На его ногах были те же самые стальные бутурлыки, защищавшие всё те же шёлковые шаровары. Разве что вместо шитых золотом турецких туфель с загнутыми вверх носами, практичный Опанас для дальнего похода одел обычные украинские чёботы. Голову его прикрывала обычная казачья шапка запорожского фасона, а вдоль тела, по обеим его сторонам, свисали два турецких ружья с узкими прикладами, соединённые друг с другом ремнём, перекинутым через могучие плечи Опанаса.

Вообще-то говоря, турецкие ружья из-за узости их прикладов, существенно затруднявших прицеливание, были весьма неудобны, и казаки их особенно не жаловали. Но Опанас носил их сразу два, поскольку прикладываться к ним он всё равно не прикладывался, а стрелял сразу из двух стволов и с обеих рук. Как из пистолетов. После чего он обычно скидывал с плеч ремень, ружья падали на землю, и в дело вступала верная «оглобушка». Сейчас же она находилась в походном положении, будучи аккуратно закинутой за спину.

Замыкал процессию Карамис. Под его чекменем проглядывала байдана , а на голове была всегдашняя мисюрка с бармицей и прилбицей. Естественно, что кончар, саадак с луком и колчан со стрелами также были на месте.