Борис Седов - Правила боя

И только я так подумал, как пришла пора и нам вступить в бой – из двух бойниц одновременно раздались автоматные очереди. Они прошли над нашими головами, но пашина братва грелась на солнышке и была отличной мишенью даже для неопытного стрелка. Я мельком оглянулся – двое упали, явно раненые или убитые, остальные залегли и открыли беспорядочную стрельбу даже не по окнам, а просто по фасаду. На нас дождем посыпалась каменная крошка.

Входная дверь открывалась, естественно, наружу. Я рванул бронзовую ручку, готовясь отпрыгнуть в сторону, но дверь не подалась. Хороший многовековой дуб был прочен, как камень.

– Сейчас, братан, – раздался за спиной голос Феодора.

Я оглянулся. Невесть откуда взявшийся «медвежатник» тащил на спине свою огромную сумку с амуницией. Остальные оставили «багаж» в донжоне, взяв с собой только самое главное – оружие и патроны.

– Сейчас, братан, – повторил Феодор и раскрыл сумку.

Он соорудил из пластида две внушительные лепешки и пристроил их на дверные петли.

– Вдоль стеночки встанем, – сказал он спокойно, – сейчас пошумлю маленько.

Хлопнули два негромких взрыва, дверное полотно покачнулось и с грохотом упало на камни двора.

– Теперь – по плану, – сказал я Володе Седому.

Он кивнул.

Ко мне пробрался Терек, взглянул по-собачьи снизу вверх – пойдем? – я прикрыл глаза – пойдем! – и мы бросились в зияющий дверной проем.

Было темно и тихо, справа и слева угадывались двери. Я осторожно потянул на себя левую дверь, она неожиданно легко подалась, открыв проход в готический коридор с таинственной «нюрнбергской девой» внутри.

Оттуда пахнуло темнотой, холодом и особым запахом давно заброшенного, нежилого помещения. Терек прижался к моей спине и дрожал всем телом, я, помню, так же дрожал перед первым боем, не от страха, а от того, что кровь уже закипела, а тело еще ждет действия, и липший адреналин выходит этой самой противной мелкой дрожью, которая исчезает после первого же выстрела.

Я нащупал в кармане фонарик, положил его на пол, включил и сразу отдернул руку. На свет никто не выстрелил и не бросил гранату, значит, можно рисковать дальше. Я поднял фонарик и ступил в царство готических кошмаров.

Острый сводчатый потолок, в котором терялся луч фонарика, неоштукатуренные стены из кирпича мрачного пурпурного цвета, гулкое эхо шагов…

Судя по начерченному маркизом плану, коридор шел вдоль всего левого крыла здания и упирался в глухую стену, замыкавшую периметр главного здания. У этой самой стены и должна стоять знаменитая «нюрнбергская дева», но до нее было еще идти и идти.

Из стены в чугунном захвате, имевшем форму костлявой руки скелета, торчал факел. Я вытащил его и чиркнул зажигалкой. Не знаю уж, чем были пропитаны засунутые в факел тряпки, но он сразу же занялся, подарив нам не только свет, но и изрядное количество копоти.

– Давай, – прошептал из-за спины Терек.

Я передал ему факел и выключил фонарик.

С левой стороны коридора виднелись заложенные кирпичом бойницы, между которыми торчали из стен кронштейны факелов, справа, через каждые три шага – неглубокие ниши, украшенные предметами пыточного мастерства.

Я различил потухший горн с разложенными вокруг него клещами разных размеров, какими-то причудливо изогнутыми железяками и длинными острыми металлическими кольями, с которыми, при случае, можно было смело идти на медведя или быка. В целом, все это напоминало сильно увеличенный и покрытый ржавчиной набор врача-стоматолога средней руки в обычной российской поликлинике. В другой нише стояло грубо сделанное, но оттого особенно прочное кресло со специальными кольцами для удержания рук, ног и головы в удобном для палача положении. Здесь же висели разнообразные кнуты и плети с полированными от частого употребления ручками, а на полу валялись опять-таки клещи и железяки, вроде бы брошенные впопыхах мастером-палачом, срочно вызванным на дом к очередному клиенту.

Некоторые ниши были пусты, а в одной стояла настоящая дыба со старинной, полуистлевшей веревкой и богатым ассортиментом цепей, кандалов и вериг, красиво развешенных по стенам.

Мы остановились и прислушались. В коридоре царила тишина, которую так и хотелось назвать мертвой, но снаружи мне почудились далекие выстрелы, сразу захотелось вернуться назад и помочь вступившей в бой братве, но оставался последний поворот коридора и его, для очистки совести, нужно было тоже пройти.

Вдруг справа, за углом, послышался негромкий, но отчетливый металлический скрежет, после чего все стихло, а потом опять что-то звякнуло металлом о металл. Я поднял руку, призывая Терека быть осторожным, и на цыпочках дошел до угла.

Я метнулся вперед и в падении выпустил короткую очередь вдоль недлинного аппендикса коридора. Пули застучали по кирпичу и металлу, в ответ прозвучала длинная, ушедшая в потолок очередь из автомата и глухой удар падающего тела. Я для гарантии истратил еще несколько патронов и только после этого поднялся.

У распахнутой настежь «нюрнбергской девы» лежал человек в черном комбинезоне, с автоматом в руках. Я подошел к нему, держа палец на спусковом крючке, но предосторожность была излишней, жизни в автоматчике было не больше, чем в железной деве.

– Так вот ты какая, «нюрнбергская дева», – сказал я, осматривая драгоценную реликвию маркиза Брокберри.

Сокровище маркизовой коллекции было таким же ржавым, как и прочие экспонаты, некоторые шипы внутри металлической девушки погнулись, вместо нескольких зияли отверстия, четыре дырочки добавил я одной из двух своих очередей из «узи».

– Простите, фройляйн, – сказал я на прощанье нюрнбергской красотке. – Поверьте, ничего личного, служба-с!

Терек тем временем обыскал покойного автоматчика и рассовал по карманам все, что нашлось у того в комбинезоне.

– Потом посмотрим, – сказал он мне и поднял автомат, – пойдем, что ли?

Он явно был недоволен нашей экскурсией в готический коридор, а я почему-то вспомнил Наташку. Ей было бы интересно походить по этим нишам и закоулкам, обязательно уселась бы в кресло, перетрогала бы все пыточные орудия и сказала что-нибудь такое, чего мне и не придумать. Это она могла…

Почему-то защипало в глазах, я шмыгнул носом и сказал:

– Пошли, может, нашим помощь нужна.

Мы шли обратно, а я думал о том, что Сергачев обещал похоронить Наташку где-то за городом, он сказал, в хорошем, сухом месте, на какой-то горушке, и захотелось в Питер, прийти к ней на могилку, выпить там водки, и я бы рассказал ей о том, что видел и слышал в этой долбаной Америке, и про готический коридор рассказал бы, может быть, даже немного приврав, а она слышала бы мои рассказы, оттуда с небес, и радовалась бы, непременно радовалась моему рассказу и тому, что я вернулся назад, живой и невредимый…