Алексей Витаков - Домой не возвращайся!

– Эдька, мы свое дело сделали. Теперь пусть нас ведут душители свободы в Петропавловку. Надо сдаваться. Иначе они уничтожат наших товарищей. – Вячеслав нес полушутливую околесицу, понимая, что пора сворачиваться. Дело могло принять очень серьезный оборот.

Когда в милицейском привокзальном участке плотный, краснолицый майор спросил: «Как же вас так угораздило?», Эдька, качнувшись с пяток на носки и гордо выпрямившись, икнул: «Все дело в первой утренней рюмке, товарищ майор! С утра выпил и – целый день свободен!»

Бальзамов взял на руки собаку и подошел почти вплотную к чуть приоткрытому стеклу. Тотчас же в окне показалась морда ротвейлера. Но в выпученных глазах, да и во всем облике сторожевого пса не было свирепой угрозы. Лишь невыразимое страдание здоровой кобелиной плоти читалось в каждом движении.

– Ну, чё, чудило, скучаешь? – неожиданный окрик, рывком, вернул его в реальную жизнь.

Бальзамов обернулся… Ну, только вот вас мне сейчас и не хватает… Трое мужчин, поигрывая бейсбольными битами, медленно выходили из тени пивного ларька. В одном из них Вячеслав узнал униженного супруга своей пылкой поклонницы. Бежать было некуда. Оказывать сопротивление – бессмысленно, этим еще больше разозлишь. Шаг назад, и спина сквозь одежду ощутила благородный металлический холод кузова иномарки… Господи всемогущий, помоги рабу своему… Дверная ручка при нажатии, легко подалась внутрь. В ту же секунду огромный черный ротвейлер с утробным рычанием молнией метнулся наружу. Ощеренная пасть сверкнула внушительными клыками. Шерсть на загривке поднялась дыбом. Бросок. И ревнивый муж, закрывая лицо руками, навзничь падает на присыпанный снегом асфальт. Мощные лапы уперлись в грудь поверженного противника. Страшные челюсти сомкнулись. Неистовые, резкие движения шеи и головы. Треск кожаного пальто. Один из нападавших размахнулся и нанес битой удар по спине пса. Тот взвыл от боли так, что сама ночь готова была расколоться надвое. В следующее мгновение обидчик жестоко поплатился. Сначала пес, вцепившись в половые органы, рванул с такой силой, что в зубах у него остался ком из окровавленной ткани и греховной плоти. Во время второй атаки клыки насквозь пронзили запястье правой руки. Слезы ужаса стекленели в расширенных глазах покалеченного человека, опрокинутого на ступеньки крыльца. Третий нападавший, отбросив биту, бежал в сторону освещенной аллеи. Ротвейлер, оставив, наконец, в покое свою жертву, хищными прыжками ринулся догонять последнего неудачника этой короткой и жестокой схватки.

– Бальзамов, сюда! – это кричал Вадим, широко открывая входную дверь общежития.

Вячеслав, прижимая к груди Дею, отлепился от иномарки и опрометью кинулся под защиту родных стен.

– Да, – голос Вадима отливал теплыми нотками, – он защищал вас, как объект своего сексуального вожделения. Ведь у вашей собаки течка. Ну, все. Мы друг друга не видели. Не хватало мне общежитских историй в личном деле.

По лестницам уже россыпью грохотали шаги. Пестрая восточная речь, словно поток бурной горной реки, в миг затопила вечерние коридоры.

– Испаряемся! – еще раз приказным тоном надавил депутат и подтолкнул Бальзамова к лифту, кабина которого, к счастью, была на первом этаже.

Оказавшись в своей комнате, Вячеслав запер дверь на два оборота. Перевел дыхание. С рвущимися от адреналина сосудами, не включая свет, подошел к окну. Выглянул, прислушиваясь.

– Джин. Джин. Место, – кричал водитель джипа.

Бальзамов видел, как пес, отцепившись от жертвы, пересек аллею и нырнул в салон. На тротуаре остался лежать корчащийся от боли человек. То, что было совсем недавно одеждой, теперь вздрагивало на ветру грязными, кровавыми лохмотьями… Видит Бог, я этого не хотел… От раздавшегося телефонного звонка сердце подпрыгнуло к горлу.

– Алло.

– Здравствуйте, Вячеслав. С вами говорит Борис Исаевич Телятьев.

– Борис Исаевич, искренне соболезную…

– Не надо слов, Слава. Там, где была душа, теперь пепелище. Поверь отцу, потерявшему единственного сына. Даже если бы разум ничего не знал, сердце все равно бы твердило: он не сам! Его убили!.. Я это не только чувствую, каждая клетка моего тела уверена в том, что его убили. Понимаешь? И я хочу, чтобы убийц нашли!

– Вы, что-нибудь знаете?

– Ничего. Кроме того, что Эдик, выражаясь его сленгом, чего-то нарыл. Что-то о трансплантации органов. Переправка за границу. Ещё он любил повторять, что Бог устроил все, как нельзя лучше. Дескать, вся информация у тебя под боком, только глаза разуй. Бедный мальчик, он так хотел стать знаменитым.

– Как Людмила Даниловна?

– Лучше не спрашивай. Опасаюсь за потерю рассудка.

– Вы пробовали обратиться в милицию?

– Конечно. Официальная версия: количество алкоголя несовместимое с жизнью. И баста. Вячеслав, не верьте этому! Постарайтесь найти убийц.

– Что-то подробнее вы можете сказать?

– Он говорил про азиатский след. Что-то про жильцов вашей общаги, которых куда-то увозят, чтобы использовать в качестве доноров. Я больше ничего не знаю. Он держал все в тайне. Ищите где-то под боком. Спасибо за соболезнование.

Короткие гудки наглухо перекрыли эфирный коридор. Бальзамов тяжко опустился на стул и потрепал косматую голову объекта сексуального вожделения всех породистых и дворовых собак округи. А потом впал в тупое оцепенение, уставившись каменным взором в одну точку, скважину дверного замка. Через час из этого состояния его вывели звонкие, короткие звуки и обрывистая, неразличимая речь. Пришлось открыть дверь. По коридору шел Хубилай, ударяя ложкой по пустой алюминиевой кастрюле. Не только во взгляде, а во всей одинокой фигуре сквозила какая-то отрешенная надломленность.

– Спите, честные художники: поэты, драматурги, режиссеры, прозаики. Поганые критики, выходите на работу, – сдавленным голосом выкрикивал Хубилай, при этом взгляд его оставался неподвижным, а голова мерно покачивалась при каждом шаге.

– Хубилай, – окликнул Бальзамов, – и тебе доброй ночи! А нет ли у тебя случайно длинной, крепкой веревки?

– Какой же степняк – без волосяного аркана. Это у вас много скарба, а по делу – ничего. А тебе зачем?

– Хочу узнать, поместятся ли на твой аркан тридцать восемь попугаев.

– Не только, брат, попугаи, но и дюжина африканских слонят. Пошли в мою комнату.

Когда настоящий чингисид отправился летать во сне над степями родного улуса, Вячеслав, перекинув через плечо веревку, подошел к опечатанной двери Телятьева. Прислушался. Тишина. Ну, с Богом. В другом конце коридора через чердачный люк он выбрался на крышу. Снег прекратился и низкие, мерцающие звезды напоминали светящиеся дыры на черном рубище ночной тьмы.